Гангутцы - [20]

Распахнулась дверь, на веранду выскочил Халапохья. Финн вытянулся. Халапохья что-то рявкнул и с размаху влепил денщику затрещину.

Богданов спрыгнул с балюстрады, метнулся к капитану.

Думичев схватил Богданова за руки:

— Тихо, матрос!.. Это у них называется — внутренние дела. Нам вмешиваться нельзя.

Халапохья сказал что-то денщику, и тот немедленно исчез.

* * *

Прощальный ужин подходил к концу. Экхольм считал себя специалистом по русским делам. За два десятилетия службы в разведке через его руки прошли сотни людей — от генералов царского двора до всякой мелкой шушеры из политических и уголовных бандитов. Представители новой России были ему непонятны. Они часто ставили Экхольма в тупик. Раздражали их прямолинейность, манера от любезной вежливости переходить к откровенным политическим разговорам. Не будь в камине этой проклятой мины, Экхольм поддержал бы разговор с ними в расчете извлечь что-нибудь полезное. Но выдержка разведчика его покинула. Сказались испытания последних недель, близкая опасность и, наконец, изрядная доза водки. Опьянев, он все чаще оглядывался на камин, отвечал невпопад. Каждый удар старинных часов заставлял его вздрагивать. Экхольм искал глазами Халапохья. Капитан куда-то исчез.

Экхольм встал, чувствуя, как отяжелели ноги. В висках стучало. Казалось, настойчиво и неестественно громко стучат часы. Потеряв над собой контроль, он подошел к камину и прислушался.

Расскин смотрел на его мясистый затылок, к которому то и дело приливала кровь, потом тоже встал и подошел к камину. Репнин за ним.

Выбрав плашку потоньше, Расскин бросил ее в огонь.

— Пора и честь знать, — заторопился Экхольм. — Меня ждет дрезина.

— К чему же спешить, на ночь глядя?

— Старая русская пословица, если я не забыл, гласит: «Дружба дружбой, а служба службой». Кажется, я правильно запомнил?

— Кстати, о дружбе. Вот лейтенант жалуется, что для нашей с вами дружбы на полуострове слишком много мин. Как вы находите?

— Вы все о том же, господин комиссар. — Экхольм развел руками: — Трудно, трудно сдержать стихийные чувства населения.

— Можно подумать, что речь идет не о минах, а об английской соли, которую продают во всех аптеках и всем гражданам без ограничения.

Расскин нагнулся к камину, открыл отдушину и что-то извлек оттуда. Это была адская машина Халапохья, своевременно разряженная саперами.

— Эту соль, по-моему, без рецептов генерального штаба не выдают, — бросая горсть взрывчатки в огонь, заметил Расскин.

Пламя ярко вспыхнуло, озарив растерянное лицо Экхольма.

Расскин спокойно продолжал:

— Владелец этой дачи маршал Маннергейм, видимо, не очень-то придерживается законов международных отношений. Не запишем ли мы это в акт, полковник?

Экхольм попытался отшутиться:

— При первой же нашей встрече, господин комиссар, я сказал себе: «Ох, берегись этих красных просветов!» — улыбаясь, он ткнул в красные полосы, видневшиеся из-под золотых нашивок на черной морской тужурке бригадного комиссара.

— Значит, мы правильно работаем, если этот цвет вам не нравится, — спокойно сказал Расскин.

* * *

С утра Расскин приказал Репнину проверить железнодорожный путь до границы и только после полудня разрешил дрезине Экхольма покинуть город. Позади на некотором расстоянии следовали русские.

Халапохья невозмутимо сидел в вагончике рядом с Экхольмом. Полковник зло на него смотрел.

— Проверено миноискателями русского типа? — ехидно передразнил он капитана. — Что же вы теперь скажете в генеральном штабе?

— Я скажу, что до осени русские будут восстанавливать порт и не смогут строить батареи. Кроме того, господин полковник, в нашем распоряжении еще есть агентура, которую мы забросим на Ханко. Мы причиним русским еще немало неприятностей.

Обе дрезины подкатили к пограничному шлагбауму.

Подошел Расскин, официально простился с финскими офицерами.

Шлагбаум поблескивал еще не просохшей краской, — это Думичев раскопал в каком-то покинутом доме белила и сажу. Экхольм с удивлением воззрился на пограничные знаки. Шлагбаум, будка, часовой — такой расторопности от русских он не ожидал. Он знал, что еще предстоит долгая, возможно, затяжная работа смешанной комиссии по уточнению границ на местности, и надеялся, что доступ на полуостров не будет закрыт, пока не установят последний столб. Но русские поспешили установить охрану самого узкого участка, соединяющего полуостров с материком. Впрочем, путей проникновения на Ганге немало…

Часовой отсалютовал винтовкой и пропустил дрезину за рубеж. Экхольм козырнул.

Медленно опустился полосатый шлагбаум.

Дрезина покатила к станции Таммисаари. Экхольм не оборачивался. Он думал: «Только бы выиграть год!»

В лесу на просеке вдруг заиграл баян. Молодой голос затянул песню, тут же подхваченную десятком голосов:

Нас не тронешь —

Мы не тронем,

А затронешь —

Спуску не дадим!..

— Отставить! — Расскин с трудом сдержал смех. — Это вы, Репнин, придумали демонстрацию?

— Никак нет, товарищ бригадный комиссар! — отчеканил Репнин. — Как говорил полковник Экхольм, военное командование не отвечает за стихийные чувства населения!..

Глава четвертая Первый караван

Настал апрель. Стаи птиц в поисках удобного гнездовья кружили над куполом кронштадтского собора. Звонко лопался в гавани лед. Проезд через залив на Южный берег закрыли. Ночью ветер донес с моря такой грохот, будто палили из орудий: это рушились, громоздясь друг на друга, торосы. Ветер гнал лед в гавань. Чистые льдины наваливались на серые, грязные, закопченные за зиму городским дымом. В гавани маячили черные ледокольные буксиры. Они пробивали во льдах весенние тропы, радужно сверкавшие мазутом. За этими тропами с кораблей и причалов следили сотни глаз. Весна! В море, в дальнее плавание!