Гангстеры - [135]

— Так получилось, — ответил я. Это была правда. Просто так вышло. Проснувшись утром в гостинице, я побрился дрожащими руками как можно аккуратнее, но результат не удовлетворил: из зеркала на меня смотрел слишком старый и слишком обросший человек, которому предстояло убить время до обеда. Поэтому я решил отправиться на Сёдер, постричься у парикмахера на Хурнсгатан и заодно приобщиться к его знаниям.

Добравшись до парикмахерской, я обнаружил закрытую дверь. В окне виднелся экземпляр «Джентльменов», выцветший от тех немногих лучей солнца, что достигали витрины. Едва я успел заметить это, как появился парикмахер и отпер дверь со словами: «Тебе повезло, до обеда я свободен». Он уходил наблюдать прохождение Венеры по диску Солнца — событие, полностью ускользнувшее от моего внимания.

Мы вошли, он включил свет и указал на кресло, затем укрыл меня клеенкой и даже закрепил на шее бумажную полоску. Все происходило очень быстро, движения парикмахера были привычными, но все же мысли его были полны астрономических наблюдений. Прохождение выглядело как «маленькая точка у нижнего края солнца». Этой первой фразы хватило, чтобы запустить мотор. Рассказывать о необычайном явлении можно было бесконечно, и, повествуя, цирюльник орудовал ножницами, не интересуясь моими пожеланиями, как стригут постоянного клиента, который давно не заглядывал в парикмахерскую.

Того, кто не любит сидеть в кресле парикмахера, любительские рассказы об астрономии могут неплохо развлечь и даже позволить взглянуть на собственные муки словно бы с иного расстояния. Собственно говоря, подобные муки человек испытывает в кресле дантиста. Это отвращение, подчас перерастающее в самую настоящую панику, вызвано необходимостью некоторое время сидеть без движения в кресле, словно в плену, лишившись возможности выбора, возможности отказаться от процедуры, коль скоро она началась. Но это лишь одна сторона дела. Немаловажно и то, что в чужих руках оказываются самые прочные из наших останков: волосы и зубы, способные тысячи лет пролежать в захоронении. Именно по этой причине беззубые и безволосые могут казаться людьми вне времени, свободными от тщеславия, страстей, увлечений и всего прочего, что держит нас в жизни и порой повергает в такое невыносимое, такое дьявольское отчаяние.

Мы с Мод наблюдали солнечное затмение в феврале восьмидесятого с чердачного балкона в ее доме. Оно продолжалось четыре минуты и восемь секунд, и мы успели замерзнуть: оба выскочили, накинув пальто на голое тело. С тех пор прошло много лет, и почти все астрономические явления оставляли меня равнодушным.

Парикмахер говорил о небесных телах, пока не окончил стрижку, которая изменила меня до неузнаваемости. Вышло вовсе не так, как я хотел. Мне даже не представилось возможности вставить слово о книге, насчет которой он якобы так хорошо осведомлен. Например, рассказать, почему у нее нет продолжения. Поблагодарив и расплатившись, я остановился у витрины и спросил, указывая на нее:

— Это… это хорошая книга?

Парикмахер взглянул на витрину, чтобы понять, о чем идет речь, и его лицо приняло двусмысленное — высокомерное и загадочное — выражение.

— Я всех их стриг, — сказал он. — Братьев Морган, Сигарщика, Ларсона-Волчару и Павана… Все они сюда хаживали… — Он взмахнул руками, словно указывая на толпу постоянных клиентов.

— Ясно, — ответил я и вышел. Новый посетитель дожидался у порога.

Билл толкнул меня в бок после каких-то слов священника — видимо, неверных, — которые я пропустил. Я сделал шаг в сторону, ближе к проходу. На противоположной стороне сидели родственники. Мать Мод и «морячок», который, казалось, не соображал, где находится и почему посреди зала стоит гроб. Густав и Камилла. Младенец проснулся, дав новоиспеченным родителям возможность заняться делом. Ребенок привлек внимание и тех незнакомцев, что сидели на задней скамье. Наверное, это были кузины Мод.

Никто из присутствующих не мог оказаться Генри, сколько бы раз его ни прооперировали. Однако через некоторое время после начала действа двери открылись, и в зал вошел человек, которого мы называли Вильгельм Стернер. И он был стар, измучен и расстроен. Он уселся на самую дальнюю скамью, но когда настала пора обойти гроб, плакал больше всех. Чтобы удержать себя в руках, я сосредоточился на лентах венков. Самый большой и дорогой был подписан его именем. Обойдя вокруг гроба и возвращаясь на место, он положил руку на плечо матери Мод. Затем, проходя мимо меня, сделал то же самое — положил руку мне на плечо, как бы вскользь.

— Что это было? — спросил Билл.

Стернер исчез, как только закончилось действо. Никому не представилось возможности поговорить с ним.

После всех пригласили на чашку кофе в приходском зале, таком же скромном, как и часовня. Добраться туда можно было пешком. Мы с Биллом отправились вместе, он закурил косячок и предложил мне. Я отказался.

Когда мы дошли до зала, мать Мод и «морячок» уже были на месте. Их доставили каким-то образом туда, где они теперь сидели с кофе, портвейном, тортом, и всем своим видом, словно сговорившись, выражали полное непонимание происходящего.