Гангстеры - [134]

Лишь на втором этаже слышалась музыка, венский вальс — наверняка известный. Посланник ничего не говорил, просто продолжал подниматься по лестнице. «Сверху лучше видно», — прошептал он. На втором этаже потолок был ниже. Там же находился бар, в котором призывно виднелись подносы с бокалами игристого вина. Но мы, очевидно, пришли туда не для того, чтобы пить.

Посланник открыл обитую мягким материалом дверь, и меня окатило волной музыки — живой музыки в исполнении маленького оркестра, расположившегося в галерейке первого этажа. Мы же находились этажом выше, на другой галерейке, с которой можно было окинуть взглядом весь зал. Внизу танцевало множество нарядных пар — мужчины во фраках и дамы в длинных платьях. Потолок украшала огромная люстра. Остальное освещение составляли подсвечники с искусственными свечами на колоннах, поэтому в зале было довольно сумрачно. Оркестр играл в полумраке, очевидно, не нуждаясь в нотах. Душная теплота сочеталась с затхлым запахом, словно обычно в этом зале сыро и холодно. Помещение было слегка обшарпанным: роскошь со следами упадка. Если бы мы находились по другую сторону железного занавеса, в соседней стране, то я решил бы, что это здание — старый дворец, экспроприированный и отданный какому-то государственному учреждению.

Посланник присел у перил, откуда был виден весь зал. Я присел рядом, послушно, не задавая вопросов. Это не требовалось. Ответы все равно прозвучали.

При ближайшем рассмотрении я заметил, что у всех танцующих скрыты лица: элегантными черными или белыми полумасками, либо полностью закрывающими лицо блестящими, разноцветными карнавальными масками. Все это выглядело как гротеск Джеймса Энсора.

Едва заметив эту деталь, я увидел, что один из мужчин хромает, с трудом успевая за тактом. Стараясь изо всех сил, двигался он все же скованно и неуклюже. У партнерши не было одной руки. Обратив внимание на другую пару, я заметил то же самое: мужчина двигался с трудом, а женщина имела осанку горбуньи. Тогда я обнаружил, что все пары в той или иной степени покалечены.

Посланник только этого и ждал. Взглянув на меня, он склонился и произнес:

— Вот… с женщиной в голубом…

Я взглянул в указанном направлении. Рослая женщина в голубом платье, с длинными распущенными волосами и маской, скрывающей все лицо, танцевала с мужчиной во фраке и похожей маске. Он волочил ногу и обнимал женщину за талию только правой рукой. Это был Генри Морган. Я узнал его по затылку — «затылку тяжелоатлета». Он всегда по-особенному склонял голову. Это был Генри, или то, что от него осталось.

— Они танцуют каждую ночь, — сказал Посланник. — Круглый год. Это единственное, на что они способны. И они счастливы.

— С кем танцевал ты? — спросила Мод.

— Только так и можно было выжить, — ответил я.

— Я знаю, — сказала она. — Но с кем ты танцевал?

— С тобой, конечно.

— Ты думал обо мне?

— Каждый день. Каждый час, каждую минуту.

— Я предала тебя.

— Я знаю.

— Твой друг… — произнесла она. — Он мне нравился.

— Мне тоже.

— Но он оказался трусом.

— Не то, что мы.

— Ты снова красивый.

— Ты тоже.

— Не надо лгать. Я знаю, что уже слишком поздно.

— Я люблю тебя.

— Скоро ты будешь свободен.

— Я не хочу.

— Придется.

— Что? Стать свободным?

— Позаботься о сыне.

— Он сам заботится о себе.

— Просто будь с ним.

— Я есть.

Открылась дверь. В комнату вошла мать Мод, благоухая сладким одеколоном. Я кивнул ей.

Мод очнулась и посмотрела на меня, вероятно, не осознавая, что рядом ее мать.

— Он ушел?

— Да, — ответил я.

— Прекрасно. И ты уходи. Вы ничтожества. Оба. — Ее голос снова звучал ясно, почти как прежде. — Вы оба были никчемны. Я любила только одного мужчину…

Матери Мод хватило трезвости, чтобы остановить ее.

— Мод! — резко оборвала она. — Успокойся!

~~~

Похороны прошли просто и незаметно в невзрачной часовне Скугсчюркогорден. Церемония словно подчеркивала одиночество покойной. Не вникая в подробности, я все же понял, что мать Мод постепенно утратила рассудок, а сын оставался вне пределов досягаемости. Роль молодого отца полностью поглотила его. Мод так и не увидела внука. Похороны организовал антрепренер. Никто ничего читал и не было музыки, которую любила Мод. Пастор рассказывал о покойной вещи, о которых я никогда не слышал, описывал стороны характера, которых я никогда не замечал, а те, что я знал и любил, обходил молчанием.

Рядом со мной сидел Билл из «The Bear Quartet», уже распрощавшийся с половиной седых волос мужичок, который то и дело толкал меня локтем, выражая недовольство. Его беспечность меня раздражала. Он пристал ко мне уже на пороге часовни. Я старался прийти как можно позже, чтобы избежать пустой болтовни. Медля шаг, я наблюдал за тем, как гости один за другим заходят внутрь: Густав с младенцем в «кенгуру», Камилла, Конни и Анита, мать Мод и ее «морячок» в белых брюках, яхтсменском пиджаке и с безумной улыбкой, сияющей на солнце огромными зубами. Билла я не заметил. Он курил в тени, и, как только я подошел к часовне, подскочил и тут же сцапал:

— «Собрил»…[38] — сказал он.

— То же самое, — ответил я.

— Каково черта постригся-то! — Он провел рукой по моему ежику. — Кому оно надо-то!