Гангстер - [2]

С их точки зрения, его смерть недопустимо медлила.

Это случилось в конце четвертой недели. Я шел по больничному коридору, держа в правой руке чашку с горячим кофе. Ставшие уже совсем привычными звуки, сопровождавшие ночную жизнь больницы, сливались для меня в неощутимый белый шум[1]. За спиной звякнул остановившийся на этаже лифт. Я обернулся и увидел вывалившегося из кабины Дэвида, сына старика. Его голова и плечи промокли под шедшим снаружи сильным дождем.

— Я так и думал, что ты будешь здесь, — сказал он слабым невыразительным голосом, нисколько не похожим на глубокий сочный баритон отца. Этот младший партнер в бухгалтерской фирме, расположенной в центре города, сорока двух лет от роду, сделал все, что возможно, чтобы его имя никак не ассоциировалось с тем человеком, который лежал в больничной палате. Он был на несколько дюймов короче и на двадцать фунтов тяжелее, чем его отец в том же возрасте, и всегда казался простуженным.

Я отхлебнул из чашки и кивнул.

— Мы с сестрами как раз сегодня говорили об этом, — сказал он, подойдя ко мне настолько, что я отчетливо обонял одеколон «Джеффри Бин», которым он обтирал лицо после бритья.

— О чем?

— О том, следует ли нам вообще затруднять себя визитами сюда. — Он оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что никто из медсестер не подслушивает за спиной.

Я пожал плечами:

— Поступайте как сочтете нужным.

— Я имею в виду: кто кого дурачит? Совершенно не думаю, что он растрогался бы, увидев нас рядом с собой. Наоборот, если бы он мог говорить, то сказал бы, чтобы мы проваливали ко всем чертям. С тобой… с тобой все по-другому. И всегда было по-другому. Так что нет никакой причины сейчас что-то менять.

— Вам нет никакой нужды что-то обсуждать со мной, — ответил я. — Ну, а он в таком состоянии все равно не может почувствовать чье-то присутствие рядом с собой, тем более понять, кто это.

— Твое присутствие он чувствует, — сказал Дэвид, стараясь заставить свой голос звучать твердо.

— Когда он умрет, я попрошу кого-нибудь позвонить вам, — сказал я ему, отвернулся и направился в сторону палаты, где лежал его отец.

— Ты и он похожи как две капли воды, — сказал Дэвид мне в спину. — Наверно, именно поэтому он все время так заботился о тебе. Вы оба — бессердечные ублюдки.

Шел одиннадцатый час душной Нью-Йоркской ночи, только-только началась трансляция из Анахайма матча «Янки», как дверь в палату номер 617В открылась. Я отвернулся от телевизора, ожидая увидеть медсестру. Вместо нее вошла хорошо одетая пожилая женщина. Вошла и бесшумно подошла к кровати. На вид лет под семьдесят, с густыми седыми волосами, старомодно зачесанными назад. Во всем ее облике — в изборожденном вызывающе незамаскированными морщинами лице, в пронзительно глядящих темных глазах — угадывался какой-то затаенный огонь. Ногти были покрыты ярко-красным лаком. Одета она была в темно-синий брючный костюм, впрочем, пиджак она сразу сняла и аккуратно положила в ногах кровати.

— Найдется стул для меня? — спросила она, не отводя взгляда от лежащего на кровати мужчины.

Я поднялся и подвинул ей стул, глядя, как она сделала еще несколько шагов, наклонилась и поцеловала старика в лоб. Ее пальцы погладили его неподвижные руки, потом она наклонилась еще ниже и что-то прошептала ему в самое ухо. Я никогда не видел ее прежде и не знал ее имени. Но то, как она двигалась, безошибочно говорило, что она переживает, видя его в таком состоянии.

Потом она выпрямилась и впервые с того мгновения, как вошла в комнату, посмотрела на меня. Ее глаза погрустнели.

— Вы, должно быть, Гейб, — сказала она. — Он часто говорил о вас. Еще когда вы были маленьким мальчиком.

— Мне всегда казалось, что он вообще не любил говорить, — сказал я; как ни странно, я сразу почувствовал себя вполне непринужденно в ее обществе.

— Это верно. — Ее лицо вновь осветилось чуть заметной улыбкой. — О большинстве вещей и с большинством людей. — Улыбка сделалась шире. — Я Мэри, — сказала она. — Если точнее, то я Мэри для всех, кроме него.

— И как же он называет вас? — спросил я, улыбнувшись ей в ответ. Ей нельзя было не улыбнуться.

Она вдруг непостижимым образом помолодела.

— Шкипер.

— Почему?

— Мы познакомились, когда мой отец катал его на своей лодке. Как только мы вышли из гавани, меня поставили к рулю, чтобы они могли свободно поговорить. Но он не услышал ни слова из того, что говорил ему отец. Он не сводил глаз с ребенка (хотя я вовсе не была ребенком), управлявшего сорокатрехфутовой лодкой. Был уверен, что мы все утонем, если не сейчас, то через несколько минут.

— Он ведь родился в море, — сказал я, опершись на спинку кровати. — И очень не любил говорить о том плавании.

Она кивнула.

— Отец научил меня управлять лодкой задолго до того раза. Я фактически выросла на воде. Но когда я заметила, что он смотрит на меня, и поняла, насколько ему не по себе, то решила немного позабавиться. И вот я, время от времени, то глядела на него с насмерть перепуганным видом, то бросала руль, то закрывала глаза, будто не знала, что мне дальше делать. А он от этого на самом деле пугался.

— Но он все же понял, что происходило?