Гамлеты в портянках - [53]

— Себе что ли?

— Тебе, блин!

— А без разницы уже. Менять-то некого. Все пацаны в форму пришли, одни мы остались.

Дикий хохот двоих…

— У «фееров» крыша от нехватки поехала, — сказал бушлатный охранник автомобилистов своему напарнику. — Мы на очереди.

По железным рельсам раздаточного стола ползли синие пластмассовые подносы-трамваи, загружаясь на остановках бигусом, хлебом, чаем. Волоокая молодуха, Женя Витейкина, покрикивала на бойцов, создававших пробки. Она была поварихой из вольнонаёмных. Как женщина Женя Витейкина волновала только сытых сержантов. Для вечно голодных курсантов она была богом с женскими половыми признаками, распределявшим поварёшкой небесную манну в соответствии со своим настроением в настоящую секунду.

По три раза на дню ходили курсанты на приступ кокетливой твердыни по фамилии Витейкина.

Земная рать перепробовала тьму тьмущую улыбок в поисках той, которая бы обезжирила сердце дамы и заставила бы её нагрузить тарелку чуть больше или хотя бы не меньше положенного.

И как её только не называли! И Евгенией, и Женей, и Женечкой, и Женькой, пару раз даже Евгеном.

И как только не смотрели на неё! И как на любимую, и как на мать, и как на сестру, и как на икону, и как на шлюху, — всё бесполезно.

Бывало, что удача скалилась некоторым курсантам, но эти оскалы, как правило, не одаривали одного человека дважды. Витейкина с удовольствием купалась в мужском внимании, но дальше буйков не заплывала.

— ПТУР почти прошёл, — сказал Павлушкин стоявшему справа Куулару и добавил с недовольством: «Вечно мы вторые».

— Сержикам иди говори, — смерив Павлушкина презрительным взглядом, ответил тувинец.

— Надо будет — скажу! — огрызнулся Павлушкин и пошёл искать правду слева. — Герц, чем ПТУР лучше нас?

— Ничем, — ответил Герц.

— Вот и я говорю, — сказал и забыл Павлушкин, как будто только и хотел, что занести очередную несправедливость в реестр и переключиться на что-нибудь другое, более интересное и пакостное. — Герц, подкати к поварихе, она тебе даст.

— С чего ты взял?

— Нюх у меня.

— Нюх у него.

— В натуре, говорю. Как кошка на тебя смотрит.

— Чего?

— В охоте, говорю, она. Ублажишь — может, подобреет.

— Ты совсем уже.

— А она не совсем? Мы с голоду пухнем, а она с чайную ложку в шлёмки[73] нацеживает. Дождётся, что её бригада по кругу пустит.

— Высказался?

— Не-а… Как думаешь, она чистая?

— Ну и лупень, — покачал головой Герц.

— За тебя переживаю, дура.

— Павлуха, она же девушка как-никак.

— Правильный что ли? — Взгляд Павлушкина помутнел. — Глянь на Калину, он как раз по раздаче топает. Умоляет её взглядом, гондон. Нет, ты смотри, как клянчит. Вот падла-то, совсем гордости нет! Думает, она расщедрится. А она сквозь него смотрит. Не, а как ещё, если он просвечивает от нехватки? Она в нём мужика не видит, он в ней — бабу. Дожились, блин… Я ей бигус по роже размажу. И Калине. Бля буду — обоим. Жалко только, что порция у меня одна. Свою не займёшь?

— Всё — не ёрзай… Тема одна есть. Сейчас пробить попробую.

Курсанты АРТ взвода шли по раздаче молча, с набитыми слюнями ртом не очень-то поговоришь. На замешкавшихся впереди артиллеристов глухо урчали животы двигавшихся позади.

У Фаненштиля от жадности голода затряслись руки, когда подошла его очередь брать чай. Он попытался совладать с собой. Мучительное напряжение воли отразилось на его лице, но руки продолжали ходить ходуном.

— Прольёт, — подумал шедший позади Герц, и за этим словом не стояло ни сочувствия, ни мстительного торжества за утреннюю стычку, а только констатация.

— Пролью, — клонировал бесстрастную мысль Герца преданный собственными руками Фаненштиль.

Шторм светло-коричневого моря. Холодные наносахарные брызги…

— Возьми мой, — сказал Герц.

— Подмазываешься[74] или как? — спросил Фаненштиль.

— Или как.

— В таком случае — спасибо, но всё равно — отдыхай.

— Странный ты типок, Фаня.

— Кто бы говорил.

Женя Витейкина накладывала бигус и не замечала Герца, который стоял напротив неё. Когда она стала передавать ему порцию, то краем глаза увидела, что он что-то пишет на листке бумаги.

— Что у тебя за листок? — заинтересовалась Витейкина.

— Ваше увольнение.

— А ну повтори.

— Это коллективная жалоба на Вас, составленная по всей форме. В шапке жалобы — имя и фамилия комбрига. То есть в папахе, конечно; он же у нас полковник. В общем, будете не додавать — все начнут подписываться под моими словами. Я уже подписался. — Герц кивнул назад. — За мной — рядовой Павлушкин, его уж не обижайте, не советую.

Витейкина растерянно улыбнулась. Нет, она не испугалась угрозы, потому что давно работала среди солдат и поднаторела в способах, которыми их можно было урезонить. Ей впервые за долгое время работы в армейской столовой сделалось по-настоящему больно и обидно. Надо же было такому случиться, что парень, который так понравился ей, начал не с комплиментов, а с нападок. Он проходил мимо неё три раза в день в течение нескольких месяцев, но она заметила его только сегодня. Больше всего её поразил чистый взгляд Александра, какие бывают у тех парней, которые ещё не познали женщину или познали её один раз, но от волнения, скорости, и липко-сладостной мерзости несвоевременного соприкосновения с тайной природы не поняли или стирали из памяти то, что с ними произошло.