Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - [150]

Она держала правую руку сына в своих руках, погладила ее, положила его ладонь себе на щеку, поцеловала.

— Мой милый мальчик, мне так приятно слышать твои слова.

— Ты решила мне все рассказать, мама?

— Решила. — Элис опустила голову. — Решила это уже давно. — Она оглядела комнату. — Не возражаешь, если я прилягу на кушетку? Мне что-то нездоровится.

Элис легла, ей не хотелось видеть его до тех пор, пока она говорит. Она намеревалась рассказать ему все напрямик (все ли?), все, что она думает, что ее занимает. Пусть это станет ясным и для него и для нее самой.

В том, что случилось, что неминуемо должно было случиться, она не была виновата. На всем свете не нашлось бы человека, который мог бы судить об этом столь правильно, как Эдвард, ее сын; он разделил ее судьбу; она стала его собственной судьбой, начиная с появления на свет и до той поры, когда разразилась война и он убежал из дому. Ему пришлось заплатить за все дорогой ценой — поставить на карту тело и душу.

Положив голову на подушку и устремив взгляд к белому потолку, Элис чувствовала, что ее сын рядом, здесь, в комнате. Она подумала об этом, и ей стало необыкновенно хорошо. Теперь ей и впрямь захотелось говорить.

Как Плутон похитил Прозерпину

— Да, ты получишь объяснение. Надеюсь, оно тебя не очень взволнует. Раньше я не смогла бы его дать. Но теперь он покинул дом, который я построила вместе с ним. Наша семья распалась. Только ты и я еще держимся вместе.

Эдвард! Человек не должен соединять то, что разделено Богом. В любовных повестях и драмах обычно рисуются мужчины и женщины, которые тянутся друг к другу, но которых разлучают либо родители, либо обстоятельства. Чаще, однако, в жизни происходит обратное, Эдвард.

Я была молоденькая, веселая и наивная девушка, чем-то похожая на дочь богини Деметры — позже ее увидел во мне Гордон Эллисон.

(Вся ли это правда, Элис? Ты ведь знаешь, что это неправда. Теперь ты знаешь это наверно, но все равно говоришь.)

— Ты не застал в живых моего отца и мою мать, Эдвард. У нас с дядей Джеймсом была счастливая юность. Отец был владельцем крупной типографии, богачом. Я училась чему хотела. Много путешествовала с мамой и компаньонкой. Дядя Джеймс взял меня с собой во вторую поездку в Индию. Да, я была в Индии.

— Ты об этом никогда не вспоминала. (Ты заколебалась, Элис? Ты ведь хотела рассказать все, как было.)

— Я откладывала — ждала, когда ты станешь взрослым, — а потом воспоминания потускнели в моей памяти, другие мысли вытеснили Индию. И еще учти, Эдвард: вскоре у нас в доме и во всем мире стали твориться дела, о которых не принято было говорить. Да и здесь, в нашем доме, нельзя было произносить некоторые имена, хотя я с ними никогда не расставалась. Почему нельзя? Были ли они связаны с преступлением? Нет… Всего лишь со счастьем. Однако это счастье другой ненавидел. И поскольку он его ненавидел, постепенно вообще прекратились всякие разговоры о счастье. Счастье, даже иллюзия счастья, оказалось под запретом.

У меня были приятели и приятельницы. Я воспитывалась в доме, где всегда толпились люди; мой отчий дом был открытым домом и отношения в нем были сердечные, искренние. Ничего не скрывалось. Секретов не принято было заводить. И когда казалось, что кто-либо из нас затаился, темнит, другой сразу начинал беспокоиться, докапываться до сути, помогать, облегчать. Никто не хотел расставаться друг с другом. Мы жили одной семьей. Тайная любовь, о которой не ведает ни одна живая душа, — возможно, заманчива. Но как унизительно, если тебя заставляют навсегда замолчать, если на том, к чему ты привязан, без чего не можешь жить, ставят клеймо, запретительный знак, клеймят позором… Впрочем, буду рассказывать по порядку.

В нашем кругу не было таких, как Гордон Эллисон. Я сочла бы сумасшедшим всякого, кто сказал бы: в будущем тебя ждет судьба рабыни.

Однако эта судьба ждала меня, и клянусь, Эдвард, до сих пор я не могу понять, как это получилось.

Кем он был? Недавно он представился нам как Микеланджело. А теперь послушай историю Гордона Эллисона, за которого я вышла замуж и с которым жила до самого недавнего времени.

Отчасти это и моя история. И твоя тоже. На сей раз тебе рассказывают не балладу, не кельтскую сагу, не жития святых, а столь же реальную быль… сколь реально то, что ты пошел в армию, высадился во Франции, плыл по Тихому океану, сколь реально то, что ваш крейсер разбомбили.

Фамилия его действительно Эллисон. Имя Гордон он придумал позже: в молодости он много читал и наткнулся на жизнеописание Гордона, героя Хартума.

Он происходил из простой семьи. Отец его называл себя экспедитором, он держал несколько извозчичьих пролеток, иногда всего одну, люди этой профессии часто пьют горькую, отец Гордона не составлял исключения. Он был неотесанный мужлан. Я с ним несколько раз встречалась. Но ни разу мне не удалось застать его совершенно трезвым. Домашних он держал в черном теле, иногда вовсе не давал им денег. Жене приходилось тяжело работать. У них было трое детей, старшая дочь никогда не показывалась; думаю, она была парализована и умственно неполноценна. По старшинству за ней шел Гордон, а за ним еще одна дочь, трогательное, тихое, запуганное существо. Она не могла много работать, — во всяком случае, работать столько, сколько от нее требовали. Из-за нее я потом часто посещала семью Гордона. В конце концов эта сестра порешила себя, она знала, что ее ждет. У нее всегда был такой вид, будто она тонет.