Гамиани, или Две ночи сладострастия - [4]

— Любимый… ты мой… весь… совсем… только мой… еще, еще… ну же подожди минутку… остановись… о-о-ох… постой… ох… я не могу больше.

Фанни была просто восхитительна. Я упивался ее ласками, казалось, что мое желание никогда не иссякнет. Но есть предел и у человеческих возможностей. Мы остановились почти одновременно и, обессиленные, широко открытым ртом жадно глотали воздух.

Мало-помалу мы пришли в себя. Все трое, поднявшись, мы с минуту молча смотрели друг на друга. Вдруг графиня, будто устыдившись своей наготы, поспешила завернуться в простыню. Фанни с не меньшей поспешностью последовала ее примеру. Теперь, скрыв свою наготу от моих глаз, Гамиани, по всей вероятности, решила, что должна каким-то образом отреагировать на мое присутствие в ее спальне и что лучшей реакцией на мой столь бесцеремонный визит будет именно возмущение, которое она не замедлила выразить мне.

— Сударь, — заявила она холодно и бесстрастно, как и подобает настоящей светской даме, — ваше вторжение для меня большая неожиданность, причем весьма неприятная. Я склонна расценивать ваш беспрецедентный поступок как крайне бесчестный и даже подлый.

Я попытался собраться с мыслями и найти себе какое-то оправдание.

— Вы должны понимать, — продолжала она, — что женщина никогда не простит тому, кто застал ее врасплох и воспользовался ее слабостью и беззащитностью. То, что вы сделали, ужасно…

Я прервал ее и с видом, выражающим полное мое раскаяние, предпринял попытку защитить себя. Я говорил о своей непреодолимой страсти к прекрасной графине, о том, как безумно я страдал, не надеясь на то, что она когда-нибудь будет принадлежать мне, что своей холодностью и безразличием она довела меня до отчаяния и что именно оно побудило меня прибегнуть к этой маленькой хитрости, а потом уже и к насилию, что совсем не входило в мои планы, но как я, слабый человек, мог устоять перед таким искушением.

— Я виноват, — говорил я, — но вы ведь знаете, прекрасная Гамиани, что такое страсть, она толкает человека на самые безумные поступки. Человек теряет власть над собой, он перестает принадлежать себе. Я тоже стал жертвой своей страсти, которую не сумел обуздать, что лишний раз служит подтверждением ее великой силы. Я понимаю, что вас тревожит мысль о том, что подробности событий этой неповторимой ночи могут выйти за пределы вашей спальни. Даю вам честное слово благородного человека, что я, навсегда сохранив память о том, что увидел и испытал сегодня ночью, буду нем, как могила. Так что забудьте ваши опасения. Вы созданы для наслаждения, графиня, как и вы, Фанни, а поэтому не надо думать ни о чем, кроме наслаждения. Не каждому дано испытать то, что мы все испытали сегодня. Думаю, вы не будете отрицать, что вы все-таки наслаждались. Итак, вперед к наслаждению! Ничего, кроме наслаждения, пока бьется сердце, не угасают желания, пока мы молоды и сильны!

С этими словами я встал на колени, пылко и почтительно поцеловал руку, любезно протянутую мне Гамиани. Она была очень растрогана моей искренностью. Фанни вдруг заплакала, не то по той же причине, которая растрогала графиню, не то в ней вдруг проснулся стыд. Я, преисполненный самых благих намерений, поспешил ее утешить.

— Не плачьте, милая Фанни, поверьте, что слезы здесь совершенно неуместны. Не думайте о том, что вы потеряли, а найдите в себе силы забыть о потере и оценить то, что вы нашли здесь этой ночью. Представьте себе ту блаженную сладость, которую вы испытали, и пусть она останется в вашей девичьей памяти счастливейшим сновидением.

О, чудо! Фанни после моих слов мгновенно успокоилась и, хотя слезы все еще блестели в ее огромных глазах, на губах уже светилась кроткая и счастливая улыбка. Я не удержался и поцеловал ее сначала во влажные глаза, а потом в улыбающиеся губы. И это послужило как бы сигналом к тому, что настала пора уже снова вернуться к прерванным наслаждениям и испытать новые.

Фанни обняла меня за шею, и через мгновение мы втроем слились в одном объятии, состязаясь в ласках, поцелуях и во всех тех милых шалостях, которые только могут позволить себе любовники. Фанни по-прежнему была старательна и покорна, в забвении целиком отдаваясь сладострастию. Я был так же неутомим, как и прежде, а графиня покоряла нас своей изысканностью, изощренностью, неиссякаемостью своей фантазии. Она вдохновляла нас извращенным разнообразием своих приемов, и мы шли за ней, жадные и пытливые, в страну неизведанных еще наслаждений, горя желанием, обезумев от счастья.

— О, мои прекрасные подруги, — воскликнул я в бешеном восторге, — отдадимся друг другу до конца! Так, как если бы эта ночь была последней!.. Посвятим же ее всю сладострастию, сбросим с себя оковы условностей!

— Жребий брошен, — подхватила мой призыв Гамиани, — к наслаждению! Ко мне, Фанни! Целуй же меня! Сюда… сюда… и сюда… Ну, глупышка, теперь я. Дай мне себя… О, я искусала бы все твое тело… Альсид, за дело! О, ты великолепное животное! Каким сокровищем наградила тебя природа… О, умоляю, отведите в сторону ваше грозное оружие — в борьбе со мной оно не принесет вам удачи.

— И все-таки, я начну с вас, дорогая. Уверяю, что вы совершенно напрасно пренебрегаете этим способом удовлетворения. Конечно, он слишком прост, но и в простоте немало прелести. Лягте так, чтобы я лучше видел мишень. Вот так, — я руководил и командовал, как полководец на поле битвы, — блестяще, графиня. Как вы соблазнительны, черт возьми! Теперь вы, Фанни. Встаньте на колени и раздвиньте ноги. Нет же, лицом ко мне. Так. Теперь займите позицию над головой Гамиани. Отлично. Берите в руки мой снаряд. Прицельтесь и бейте в цель между бедер графини… Ммм, поменьше экспрессии, не так сильно. Гамиани, только без фокусов, а то вы меня покалечите…