Галя - [9]

— А если он опять?… — нерешительно начала Галя.

— Пусть себе, пускай, а ты не слушай, молчи, рот зажавши, а нет — уйди, ко мне прибеги. Я тебя прошу, моя крошечка. Так исполнишь?

— Хорошо, не буду больше, — после долгого колебания согласилась наконец девочка, убежденная исключительно взволнованным голосом и расстроенным лицом матери. — Не буду, никогда больше не буду, ты не бойся, миленькая, не буду, извини, — и девочка спрятала свое личико в складках платья матери.

«Боже милосердный, что теперь с нами будет? Что будет? Вдруг откажут от должности?» — полная страха, тревожно думала бедная женщина.

Неприятности, несомненно, последовали бы, если бы не вмешательство Михаила Николаевича, который сумел своевременно оказать противодействие наговорам Виктора. Из рассказов гимназиста выходило, конечно, что он — невинный агнец, пострадавший от изверга — злой и взбалмошной девчонки.

Невзирая на все приведенные шурином доводы, в глубине души Марья Петровна все же затаила недоброжелательное чувство к Гале. Она не могла примириться с мыслью, что Виктора — ее божество, ее ненаглядное сокровище — кто-нибудь осмелился изукрасить таким пышным рогом изобилия, который две с лишним недели красовался на лбу гимназиста, постепенно принимая все цвета и оттенки радуги.

Однако об удалении Настасьи Дмитриевны с дочерью из дому никто даже не помышлял: слишком большой клад представляла собой эта женщина, с первых же шагов обнаружившая чрезвычайную деловитость, редкие и всесторонние способности, выдающуюся честность и тактичность. Ради нее снизошли бы, вероятно, и к кое-каким Галиным прегрешениям, но ребенок вовсе не нуждался в этом: умненькая, послушная, в сущности, скромная и уживчивая, она сама говорила за себя.

Хотя при встречах с ней Виктор не пропускал случая исподтишка ввернуть обидное словцо, как бы невзначай толкнуть, придавить девочку или нахально мазнуть ее пальцем по лицу, что та особенно ненавидела, но, верная данному матери слову, Галя молча сносила все; только тонкие бровки сердито сдвигались, потухал блеск в темных глазах и плотно сжатые — во избежание соблазна сболтнуть лишнее — губы беззвучно шептали: «Судак, судак, судак разварной!» Только так, срывая злость, отводила душу девочка.

Единственным прямым последствием кровопролитного столкновения в день первой встречи Гали с Виктором было запоздавшее знакомство между Галей и Надей.

Марья Петровна сначала противилась их сближению, боясь, чтобы эта «дикая» девочка, как выражалась она о Гале, не научила грубым манерам, словам и шалостям ее дочь.

— Только бы твой милейший Виктор ее не испортил, а за этого ребенка я ручаюсь, — опять-таки выступил на защиту Гали Михаил Николаевич.

Марья Петровна попробовала было обидеться, однако знакомство обеих девочек все же состоялось.

— Смотри, Галочка, не подведи меня, я за тебя головой поручился, — напутствовал Таларов ребенка, шедшего на первое продолжительное свидание с его племянницей. — Надя славная, это не Виктор, вот увидишь, друзьями будете.

Слова его оправдались, и Галя сделалась постоянной посетительницей дома. Скоро все привыкли к ребенку.

Марья Петровна, в сущности, женщина незлая, но эгоистичная, больше всего на свете любила свой покой: все, что непосредственно не касалось лично ее и детей, для нее почти не существовало. Не замечала она и Галю, которая решительно ничем не тревожила ее. Леля, как и мать, выказывала полное безразличие к ребенку, снисходя до него, как до чего-то неизмеримо ниже себя — и по возрасту, и по общественному положению.

Зато Надя встретила Галю с открытой душой и искренне привязалась к ней. Девочка не была избалована особой любовью матери или сестры. Живая, откровенная и шаловливая, она составляла противоположность малообщительной старшей сестре, которую, как и мать, приводили в негодование шумные шалости, порой взбалмошные выходки и излишняя болтливость ребенка. К тому же Леля была на три с половиной года старше сестры, что служило ей еще лишним поводом слегка насмешливо и покровительственно относиться к Наде. Таким образом, общительная, простосердечная девочка была, в сущности, одинока в семье и всем сердцем рванулась навстречу маленькой сверстнице.

Теперь она больше не сновала целыми днями из угла в угол с неизменным припевом «скучно», надоедая всем и каждому своим нытьем и бездельем.

Прекратились вечные ссоры и схватки с «противным Витькой», как честила она нелюбимого брата, дразнившего и изводившего ее; стихли шумные игры и необузданные выходки девочки. Теперь обе подруги или оживленно беседовали о чем-нибудь, или мастерили и сооружали что-то, охваченные живым интересом к новой выдумке Гали. А она, наделенная от природы богатой фантазией, постоянно придумывала какую-нибудь новинку, так захватывающую обеих подруг, что они совершенно уходили в свой собственный, созданный Галей фантастический мирок. Едва оторвавшись от него, чтобы наскоро позавтракать или пообедать, девочки стрелой летели к прерванному путешествию, к выслеживавшим их за углом мнимым разбойникам и добрым волшебницам или иным приключениям, еще не обдуманным ими самими, являвшимся плодом неожиданного полета фантазии, мгновенно осенившей их новой мысли.