Галина Уланова - [3]

После сенокоса было так здорово поваляться в сарае на душистой «перине»! Солнце поспешно уходило за тучи, всё вокруг замирало в ожидании ливня. Страшная вспышка разрезала небо, в воздухе начинало урчать, скрежетать, бабахать, и на землю обрушивался серый ливень, укрощавший бушующий ветер. Товарищи Гали трусили, а она радовалась, потому что знала: это Илья-пророк на своей огненной колеснице, запряженной молнией, раскрыл небо и освежил землю. Вон он, мчится среди стремительно уносящихся туч.

Водная стихия, такая разная по настроению и движению, особенно впечатляла Галю. Дождь и сияющее озеро были ей интереснее всего — даже цветов, за которыми она ходила с мамой. Они тихо, с нежной осторожностью дотрагивались до удивительных в своей совершенной простоте головок, увенчанных лепестками. А какой аромат: горько-терпкий — луговой и тягуче-сладкий — садовый! Незадолго до смерти Галина Сергеевна призналась, что физически страдает, видя, как рвут цветы: «Они же живые! Это творение Божье! Срезать их — всё равно что взять и убить человека… Я не оторву никакую ветку от куста. Это почти человеческое, но другой формы».

Вечером Галя любила окунуть лицо в цветущую духоту белого табака, надышаться им вдоволь и, даже не почувствовав под собой кровати, упасть в сон, чтобы завтра снова начать привольную жизнь.

Любимые белые кувшинки были «папиными» цветами — он так ловко доставал их из воды и украшал ими лодку, в которой они плавали по озеру Через два десятилетия, отдыхая на Селигере, Уланова любила лунными вечерами обвивать нос и корму своей байдарки влажными, светящимися в сумерках кувшинками, отчего она становилась похожа на волшебную ладью феи Сирени.

Все говорили о Гале: «Папина дочка». Она обижалась: «И мамина!» Однако именно от отца восприняла важнейшее — природное — нравоучение. Она писала:

«Отец мой был страстный рыболов и охотник, он брал меня в шалаш, где мы встречали зори, и поэтому я знаю, когда прилетают утки, брал меня на рыбную ловлю. Я была подручная своему отцу. Так что ранние годы у меня как-то связаны больше с отцом. Он меня научил и понимать, и чувствовать природу, и это мне, конечно, очень много дало потом, в дальнейшем. Вообще-то какие-то находки, открытия в моей театральной жизни происходили всегда на лугу, в поле, в лесу…

Именно отец научил меня любить ясный небосвод и шелест трав, именно благодаря ему я уразумела красоту леса, захватывающую увлекательность охоты.

Никогда я не слышала от него слов вроде: «Ах, какая вокруг красота!» Повторяю, он вообще говорил очень мало, в том числе и со мной. Но он делал вещи куда более важные: он брал меня с собою на озеро, на рыбную ловлю или в лес, когда шел охотиться еще до утренней зари.

Медленные восходы солнца, разгорающийся блеск его лучей в рассеивающемся влажном, холодном предутреннем тумане, пылающие закаты, едва различимые тропинки в лесу, росистые цветы — сколько мы видели вместе, и как это было важно для всего последующего, для всей «жизни в искусстве»! Полянки, покрытые яркими цветами, а воздух был полон ароматом спеющих ягод и запахом сена.

Брал он меня и на рыбную ловлю. Звуки падающей воды с весла плывущей лодки воспринимались мною, как музыка, и навсегда остались в моей памяти…

Я уверена, что и мой отец не ставил перед собой никаких целей «воспитания и развития» своего ребенка, и мне кажется, что чем меньше таких рационалистических целей ставится, тем лучше. Всё должно получаться само собой, естественно и просто.

Папа хотел, чтобы я не боялась леса, долгого пути, охотничьего ножа, глубокого озера. Чтобы я уверенно и покойно чувствовала себя за веслами, любила и понимала спорт, знала, что человек все может сделать сам и должен уметь делать многое. И он вполне успел в этом, хотя никогда ничему меня не поучал. Он просто сам жил в этом, любил это. Никогда он меня не уверял, что «солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья». Но он сдружил меня со всем этим прочно и навсегда, и в таком раннем возрасте, что, наверное, именно глядя на отца, я уверилась, что «девчачьи» занятия не для меня».

С той дачной поры закрепились повадки Улановой, которые в 1935 году описал критик Василий Макаров: «Говорит немного сурово, как бы насупившись, горловым голосом. Голос не низкий, но говорит она, куда-то вниз загоняя голос. Так говорят дети — мальчишки, делающие из себя взрослых. Манеры, жесты, движения немножко от травести, мне кажется, так как-то хочется ей как будто ходить, двигаться вразвалку. Как-то всё от мальчишки, старающегося быть похожим на большого, взрослого. Принужденная непринужденность. Кажется, Г. С. Уланова «стесняется» своей сценической мягкости и нежности и в жизни старается перебороть, замаскировать ее».

У озера Галя училась понимать ночь. На рыбалке вместе с отцом и несколькими увязавшимися за ними ребятами она умело держала невод или опускала в воду перемёты, которые любила поутру распутывать. А потом, укутанная в одеяло, сидела в лодке и любовалась ярким пламенем костра и звездами, купавшимися в воде. Уха из закопченного котелка, хлеб, дешевые пряники имели здесь, у ночного озера, неповторимый вкус. И всё казалось нескончаемым — удовольствие, огни, счастье!