Галина Уланова - [188]

Через два года Уланова побывала на гастролях в Китае, увидела «живых и мужественных» китаянок, и эта роль стала ей еще ближе и дороже:

«И дело не в каких-то прямых связях полученных впечатлений и танца: что вот, мол, побывав в Китае, я как-то по-другому стала танцевать мою Тао Хоа… Нет, я танцую ее по-прежнему. Но я лучше понимаю ее народ, больше его люблю, и какие-то его живые черты, которые я близко наблюдала, помогают мне показать их со стороны с большей достоверностью, сделать образ шире и ярче».

Борис Львов-Анохин вспоминал, как во время беседы о «Красном маке» Уланова, рассказывая о своеобразной грации китайских женщин, «не вставая с места, показала, как они держат голову, и в одном этом наклоне головы сразу возник женский образ — хрупкий, грациозно-застенчивый, чуткий», — и заключал: «Это, конечно, особый дар, умение мыслить пластическими образами».

И еще одна особенность Улановой бросилась всем в глаза именно в балете «Красный мак» — ее сценическая молодость. В Германии о балерине написали: «Das Ewig-Weibliche» («Вечная женственность»). А Порфирий Крылов, один из Кукрыниксов, сказал: «Уланова танцует в окружении подруг, которые, вероятно, в два раза ее моложе, а видишь только Уланову, молодую и бесконечно женственную».

В октябре 1949 года Уланова участвовала в конгрессе итальянских женщин в защиту мира. В журнале «Новый мир» она не щадила красок при описании контрастов Италии: «Роскошная природа и вопиющая бедность простого народа… Сотни, тысячи простых людей, взирающих на советских граждан с молитвенной преданностью и надеждой». Она танцевала «Умирающего лебедя» и «Русскую» в нескольких городах Италии. Но особенно врезалась в ее память вечерняя площадь маленького итальянского городка неподалеку от Помпей:

«По-моему, там жили и работали угольщики. Мы приехали перед ними выступать, и они пришли нас встречать с факелами. И мы, взявшись за руки, пошли с факелами по темным улицам, что-то громко говоря друг другу, почему-то плача от радости… Кто-то пел… Пожалуй, на этой встрече я почти первый раз в жизни (себя, замкнутую, не узнавая) говорила долго, горячо, громко и, наверное, немножко наивно. Но так рождалось в те годы взаимопонимание».

В том же году Уланова побывала с гастролями в Чехословакии и Венгрии. Она писала:

«Я помню, как мосты, виллы, живописные, вьющиеся по гористым склонам улицы и аллеи Будапешта были безжалостно изуродованы; фашисты надругались над могилой героя венгерского народа Кошута; красивейшие здания города были разрушены. Но уже работал оперный театр, во Дворце культуры предместья Чепель на балу в честь советских артистов самодеятельный симфонический оркестр рабочих металлообрабатывающих и машиностроительных заводов играл Чайковского, а в центре города итальянский тенор Тито Скипа пел в своем концерте итальянские, испанские и французские арии. А на бис он исполнил на русском языке романс Римского-Корсакова «На холмах Грузии». Мы видели, как возрождается жизнь, как побеждает красота, — и мы были счастливы. И мы не хотим, чтобы это счастье было разрушено».

Кажется, именно после тех гастролей Галина Сергеевна нашла для себя оптимальное общественное поприще — влилась в ряды борцов за мир. «Каждый художник… должен лелеять и отстаивать свое искусство от каких бы то ни было покушений на его творчество, от посягательств на его совершенствование и процветание» — таким был ее лозунг.

Уланова ссылалась на слова Станиславского, что «театр должен быть одним из главных орудий борьбы с войной и международным средством поддержки всеобщего мира на земле», и заявляла с трибуны:

«Искусству нужен мир! Я глубоко убеждена, что объединение воли миллионов людей земли, духовное общение меж[ду] народами разных стран, нерасторжимое рукопожатие людей интеллектуального труда может стать могучим заслоном на пути войны. Сквозь него не прорвется война, его не разрушит ни атомное, ни водородное оружие…

Разве певцу Скипа нужен аккомпанемент дальнобойных орудий?! Разве прима-балерине Ковент-Гардена Марго Фонтейн нравились бесконечные воздушные тревоги и бомбардировки Лондона? Разве развалины театров «Квинс» и «Шефтесбери», разрушенных фашистскими бомбами, не вызывали в ней содрогания и желания добиться того, чтобы эти ужасы больше не повторялись?

Я помню мой родной Ленинград… в холоде и голоде блокады, с темными окнами эвакуированных театров. Помню, что в Театр имени Кирова попала фашистская бомба и сквозь разрушенный боковой фасад в зияющую брешь стены с улицы был виден наш красавец — серебряно-голубой зрительный зал, потускневший и замерзший. Кто же может забыть, что совсем близко от центра города — на расстоянии трамвайного маршрута — шли бои, Ленинград простреливался вражеской артиллерией, а люди его… не знавшие, суждено ли им жить завтра, продолжали работать во имя новой жизни, во имя будущего мира. И они победили».

Двадцать первого декабря 1949 года в Большом театре отмечали семидесятилетний юбилей Сталина. На имя вождя от коллектива, за подписью ведущих солистов, в том числе Улановой, был отправлен поздравительный адрес, в котором подчеркивалось, что его деятельность имела «огромное значение для развития и процветания искусства сцены Большого театра и всего музыкального искусства нашей страны».