Галина Уланова - [185]

Правление Ленинградского отделения Всесоюзного театрального общества присоединило свой голос к числу чествовавших первую танцовщицу страны: «Мы горды и рады тем, что Ваше дарование воспиталось и расцвело именно в нашем городе, воспетом Пушкиным, Лермонтовым и Блоком, в творчестве которых и Вы черпали свое вдохновение. Через несколько дней Правление ЛО ВТО счастливо будет поднести Вам изданную нами книгу, посвященную Вашему замечательному искусству, книгу, являющуюся первым опытом изучения Вашего творчества». Речь шла о монографии погибшего Голубова-Потапова, которую Борис Асафьев назвал «серией тонко начертанных очерков, литературных пастелей», запечатлевших «образ великой артистки, нашей современницы, одновременно и как новое перевоплощение великолепных традиций хореографической классики на русской почве, и как наше родное, живое искусство, взлелеянное нашей жизнью».

В конце сороковых годов Галина Сергеевна снова полюбила. Конечно, это чувство не могло сравниться с любовью к Радлову, но всё же оно расправило душу, взметнуло сердце и отложило увядание. Ее новый избранник, Иван Николаевич Берсенев, был на 21 год старше возлюбленной, знаменит, жизнелюбив, вдохновенен, внешними данными не уступал Завадскому. Карьеру сделал образцовую: еще до революции поступил в труппу Художественного театра, потом играл в Первой студии МХТ и во МХАТе 2-м под руководством Михаила Чехова. В 1948 году он уже десять лет возглавлял Театр имени Ленинского комсомола, там же играла его жена Софья Гиацинтова.

Ничто не предвещало крутой перемены участи двух известнейших пар столицы. Семейный стаж одной насчитывал семь лет, вторая приближалась к серебряной свадьбе. Оба режиссера были профессорами ГИТИСа и постоянно общались на педагогической ниве. После присуждения Завадскому первого ордена Ленина Берсенев и Гиацинтова телеграммой горячо поздравили его с высокой правительственной наградой. В 1947 году обе артистки получили Сталинскую премию первой степени.

Отношения Улановой с Завадским быстро дали трещину. Ей было тяжело жить в квартире на улице Горького, где к свекрови и прислуге прибавился взрослый сын Юрия Александровича и Веры Петровны Марецкой Евгений. Она на какое-то время перебралась в гостиницу «Москва», а осенью 1948 года получила квартиру в новом доме 54/56 по Новослободской улице. Ее соседями стали писательница Галина Николаева и актер Николай Мордвинов.

Вскоре после того, как Галина Сергеевна освоила новую жилплощадь, к ней переехал Берсенев. Видимо, шестидесятилетнему Берсеневу в какой-то момент просто наскучила профессорская дочь дворянского происхождения, а накатанная жизнь ужаснула пресностью. О своих ощущениях он рассказал критику В. Ф. Пименову: «Может ли жить человек искусства без вдохновения? Что сделать, чтобы оно не угасало, не уходило с возрастом? Возраст и вдохновение — противники, кто переборет? Я хочу быть молодым, я хочу сохранить вдохновение, я испытываю прилив энергии, я хочу работать, я люблю жизнь. Жизнь только тогда полноценна, когда ум и сердце живут в гармонии…»

И тут появилась Уланова, благодаря которой он вновь воспламенился. Кто-то запомнил, как шли они около Большого театра: он — солидный, с тростью, и она — по-девичьи хрупкая, легкая. Их счастье останавливало взгляды окружающих.

«Никогда нельзя забыть, с каким выражением смотрел на Галину Сергеевну поддерживавший ее Берсенев, когда она, став на стул, тушила на елке догоравшие свечи, тоненькая, как маленькая девочка. Как кутал ее в машине, когда мне случалось ехать с ними…» — писала актриса Вера Бельцова. Они часто гостили у Евгении Гардт, и Вера Васильевна вспоминала взгляд Улановой: «Он как бы бодрил и обогревал, тени банальных черт знаменитости не было ни в манере вести себя, говорить, смотреть. Ни превосходства, ни гордости, никаких «фасонов», скромно, со вкусом одетая, без крикливых модных деталей «наша Галя»… охотно говорила об искусстве, делилась впечатлениями от своих зарубежных гастролей. Приветливая, простая, но не болтливая в застолье, мягко смеявшаяся шуткам, подпевавшая общему хору в шутливых куплетах, часто звучавших за столом, Галина Сергеевна ничем никогда не подчеркивала своего имени и званий».

Уход Улановой Завадский переживал очень остро. Еще совсем недавно, к двадцатилетию творческой деятельности, он отправил ей цветы с запиской: «Светлый мой ангел — благодарю тебя за то, что ты существуешь — и терпишь меня! Твой — до потери в тебе своего. Ю. 28.V.48». Впрочем, объятия, притупившие боль утраты, подоспели удивительно быстро.

Сохранилось письмо балерины ее верному другу Владимиру Гилю, написанное, вероятно, в конце лета 1948 года и немного проясняющее непростую ситуацию, ставшую «хитом» не одного сезона:

«Дорогой Владимир Самойлович, бесконечно Вам благодарна за все Ваши заботы: абажуры просто чудесные, уже на местах, и стало совсем уютно в нашем уголке…

Кашель мой, кажется, начинает проходить — надоел мне страшно.

Начала понемногу репетировать «Медного»…

Цветы мои еще не завяли, и пока что я с удовольствием прихожу к себе домой (это в буквальном смысле слова), да, забыла Вам сказать, что Юр[ий] Александрович] Завадский женился и молодая жена уже переехала к нему на квартиру. Можете поздравить. Всё, как говорят, делается к лучшему. Пусть люди не только меня винят в этом вопросе, я знала, что я делаю, еще давно, но верить не хотелось. Какое счастье иметь то, что я имею. Это больше, чем счастье. Боюсь об этом говорить, я суеверная.