Галина Уланова - [164]

«В балете сверкает Уланова.

Уланова — диво.

Уланова — чудо.

Уланова — несличима и несравнима с другими танцовщиками.

По признаку самого сокровенного.

По природе тайны.

По магии слияния измерений:

стихии движения звуков в мелодии

со стихией движения тела в танце.

В соизмеримом совпадении этого — чудо.

Магия.

Ибо воссоздание первичного синкретизма, первичной недифференцированной! синэстетики — атрибут магического периода мышления.

Пралогического.

Логически предположить, что Уланова лишь prima inter pares[24]. Лишь наиболее совершенная из себе подобных.

Носительница этого признака лишь в большей дозе совершенства.

— Не так.

Количество этой способности ставит ее по другую сторону водораздела качества.

Она принадлежит другому измерению. Замечаю это на «Ромео».

А завершает Эйзенштейн исследование выводом:

«И оказывается, что особенность и неповторимость Улановой в том и состоит, что «шаг» ее к совершенству «вперед» от других в том, что она умеет двигаться по ходу рисунка мелодии, а не только по линии совпадения ритмических акцентов.

И еще то, что она движется по музыке скользяще и не темперированно, подобно струящейся мелодии скрипки или хроматизму человеческой интонации».

К слову, в сороковые-пятидесятые годы — параллельно Улановой творили индивидуальности, не имевшие предтеч и последователей, «беззаконные кометы», отвергшие беспечную «поэтическую вольность» ради абсолютной сосредоточенной гармонии, с неподражаемыми лицами и голосами — Эдит Пиаф, Марлен Дитрих, Эва Гарднер, Мария Каллас, Магда Оливеро, Тоти Даль Монте, Анита Черкуэтти.

Когда Уланова уехала из Алма-Аты, в Театре имени Абая еще долго ощущалась пустота. В 1943 году Верховный Совет республики поощрил ее труды почетным званием «Народная артистка Казахской ССР».

Вдохновенный облик балерины той военной поры сохранили два портрета: живописный — кисти жившего в пермской эвакуации Виктора Орешникова, скульптурный — выполненный Верой Мухиной (первый хранится в Пермской художественной галерее, второй — в коллекции, принадлежащей семье скульптора).

Уланова победила смерть, покорилась судьбе, обрела мудрость и смирение, в награду же получила венок славы, в котором переплелись лавр с терниями. В ее жизни началась пора воспоминаний и сожалений о том, что не случилось.

С сентября 1942 года ее ждали в Молотове, где Кировский театр приступил к работе над новым спектаклем «Гаянэ», посвященным 25-летию Октябрьской революции. Либретто было срочно переделано, чтобы приблизить его к военным событиям. Автор музыки Арам Хачатурян, информируя М. Б. Храпченко о ходе работы над спектаклем, упорно называл Галину Сергеевну исполнительницей главной роли. «В моем балете заняты все ведущие солисты балета до Улановой включительно, которая сейчас находится в Алма-Ате и приступит к работе позже», — писал композитор 19 сентября из Молотова. Премьера состоялась 9 декабря. Партию Гаянэ танцевала Наталья Дудинская.

Воссоединившись с родным театром, балерина вернулась к своему репертуару. В 1943 году местный поэт Борис Михайлов посвятил ей стихотворение:

Я звуки скрипок плохо слышал.

Уже, теряясь, далеки,

Как отшумевший дождь по крышам,

Они стекались в ручейки.

Им подговаривала арфа.

В каком-то сказочном бору

Я видел руки: легким шарфом

Они играли на ветру

И трепетало чье-то тело,

Как ива утром у реки,

Потом, как облако, летело,

От зноя таяло и млело

И гасли скрипок ручейки.

Уланова нередко получала письма от тех «незнакомых, но неизменно дорогих защитников родины», перед которыми выступала в театре, на концертах, в госпиталях. Для сражавшихся мужчин ее образ стал символом правды, святыней, идеалом, дающим силы выдержать отчаяние военных будней. Один из солдатских треугольников Галина Сергеевна показала журналисту Л. М. Бернштейну, а тот для театральной многотиражки «За советское искусство» сочинил статью за подписью балерины:

«В раскинувшемся среди заснеженных лесов гостеприимном уральском городе Молотове работал эвакуированный сюда наш театр — Ленинградский оперы и балета имени Кирова.

Однажды морозным зимним утром 1943 года я пришла на репетицию. Мне вручили письмо. Незнакомый почерк на конверте. Штамп ППС[25].

«Добрый день, Галина Сергеевна!

Пусть мой незнакомый почерк не удивляет Вас. Ведь Вас многие знают и любят… Маленький домик, из которого я Вам пишу это письмо, одиноко стоит на опушке большого соснового леса… «Маленький домик» у нас, по-военному, называется «караульное помещение». На столе стоит Ваша фотография (Лебедь из балета ‘Лебединое озеро’).

Два дня назад эта фотография была найдена нашими бойцами в одном из разрушенных войной крестьянских домов. Около двух лет пробыла она в немецком плену. Ее сняли со стены комнаты, в которой жил начальник немецкого гарнизона обер-лейтенант Альберт фон Кризе… Немецкий гарнизон и обер-лейтенант недавно разгромлены нашими частями. Ваша фотография — вещественная характеристика «нового порядка» в Европе. На фото — две пулевые раны. Очевидно, пьяный обер-лейтенант был большим «ценителем» искусства.

Вот и всё, что я хотел Вам рассказать. Я бы послал Вам Вашу оскорбленную фотографию, но она не принадлежит мне. Да и нужно ли это делать? Ее берегут. За нее мстят. Ее любят… Кто-то рядом поставил большой букет осенних полевых цветов (ох уж эти ленинградцы!).