Галицко-Волынская Русь - [36]
Таких же взглядов придерживались крупнейшие западноевропейские ученые, создатели классических трудов по политической истории древних обществ, в частности Э. Фримен, Н. Д. Фюстель де Куланж, Г. Бруннер[492]. Э. Фримен, изучавший в сравнительном плане политический строй древних греков, римлян и германцев, говорит о зачатках монархии, аристократии и демократии, характерных для государственного строя «арийских наций» Европы: «Везде мы находим, хотя и в грубой форме, государя или другого главу государства, совет старшин и лучших людей и общее народное собрание; существование этих трех элементов мы находим повсюду»[493].
Аналогичная картина открывается взорам исследователей, изучающих историю южных и западных славян в эпоху раннего средневековья, в том числе по законодательным памятникам древней Польши и Далмации[494]. К сожалению, в советской историографии многое из достигнутого в предшествовавший период оказалось невостребованным, поскольку возобладало мнение, что в славянских государствах раннего средневековья община и ее основные институты оказались полностью подчиненными княжеской власти, лишившись всякого политического значения[495].
Однако, новейшие исследования подтверждают справедливость прежних, высказанных более столетия назад взглядов, сообщив им новое теоретическое обоснование. Согласно Ю. В. Андрееву, система общинного управления города-государства, «включавшая в себя, как правило, три основных элемента: народное собрание, совет старейшин и общинных магистратов и вождей», была унаследована «от эпохи так называемой "военной" или "примитивной демократии"» и «в равной мере характерна для городов как Запада, так и Востока на наиболее ранних этапах их развития»[496]. О существовании политических институтов «военной демократии» и длительном сохранении общинных традиций в политическом строе варварских и раннефеодальных государств Западной Европы говорят современные медиевисты[497].
Преемственность социально-политических институтов, наблюдаемая при переходе от стадии «военной демократии» к городам-государствам, является важнейшей закономерностью процесса генезиса государственности и, по данным современной науки, соответствует одному из наиболее распространенных в мировой истории путей политогенеза архаического общества, осуществляющемуся на основе трансформации протополисной общины в классическую полисную структуру[498].
Есть все основания полагать, что в истории восточных славян реализуется тот же путь социально-политической эволюции. Не вызывает сомнения существование в восточно-славянском обществе, достигшем высшей стадии родоплеменных отношений, трех основных элементов в структуре власти и управления, соответствующих социально-политической организации периода «военной демократии» — народного собрания, военного вождя и совета старейшин[499]. Эти три элемента в силу общих закономерностей генезиса потестарно-политических структур древних обществ возрождаются к жизни в новых исторических условиях в форме трех основных институтов общинной государственности полисного типа — веча, князя и боярской думы (совета), составляющих три главных компонента ее политической системы, формирующихся по мере роста и укрепления государства. В отношении последнего из них справедливость наших слов подтверждается выводом ученых о том, что древнерусское боярство приходит на смену родовой аристократии в результате разложения родоплеменного строя и образования территориально-административной структуры переходного общества, бояре наследуют социальный статус и функции родоплеменной знати — лидеров, управляющих обществом[500].
Не случайно появление третьего компонента — боярской думы — в Юго-Западной Руси совпадает по времени с моментом, когда «складывание городских волостей (городов-государств) на Руси… приняло рельефные формы»[501]. Аналогичные явления можно наблюдать в истории других земель Древней Руси. В конце XI в. в полный голос заявляют о себе бояре-«советники» в Чернигове, решающим образом воздействуя на политику черниговского князя. Под 1096 годом летопись сообщает, что в ответ на требование Святополка и Мономаха явиться в Киев и стать «пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отець наших, и пред людми градьскыми» черниговский князь Олег Святославич «въсприимъ смыслъ буй и словеса величава, рече сице: "Несть мене депо судити епископу, ли игуменом, ли смердом". И не въсхоте ити к братома своима, послушавъ злых советникъ»[502]. Историки справедливо отмечали, что «ответ Олега не является лишь проявлением его личного характера, за ним стояли определенные социальные силы, которые и продиктовали ответ»[503]; этой силой были черниговские бояре, лидеры местного общества, за которыми «стояло население всей черниговской волости»[504].
Примечательно, что черниговская волостная община, как и общины Юго-Западной Руси, в конце XI в. была в числе тех, кто более всего претендовал на полное отделение и независимость от Киева, что нашло свое отражение в постановлениях Любечского съезда князей[505]. Таким образом, появление в источниках сведений о существовании в какой-либо земле-волости собственных бояр и боярской думы, на наш взгляд, может свидетельствовать о становлении государственности в такой же мере, как и известия о наличии князя и функционировании веча.
