Галицко-Волынская Русь - [179]
Видимо, ту же тактику он попытался применить и на этот раз: оставив Владимир на попечение верного воеводы Мирослава, сам вместе с братом поспешил за помощью в соседнюю Польшу, — ведь неспроста первым делом Даниил обнаруживает себя поблизости от западных границ Волыни, «воюя» около Белза. Однако ни военные ухищрения опытного князя, ни многочисленность воинов, блистающих доспехами, «подобно солнцу», ни преданность и храбрость воеводы не спасли Романовичей от поражения и унизительного «ряда» с противником.
Второе. Требует объяснения удивительная податливость владимирцев во главе со своим воеводой к миру с венграми, их фактический отказ от сопротивления, не смотря на то, что такой шаг наносил тяжелый ущерб интересам Романовичей. Единственным виновником случившегося летописец выставляет воеводу Мирослава: он де «помутился умом» и оттого заключил мир с королем, не посоветовавшись с князьями. За это Романовичи потом выговаривали своему старому «дядьке»: «Пошто миръ створи, соущю ти с великими вой?»[2509].
Данная ситуация как две капли воды похожа на ту, что возникла при осаде венграми галицкого «пригорода» Ярослава, прекратившего сопротивление и принявшего их сторону не в результате военного поражения, а как представляет летописец, единственно по вине местного воеводы, который «оужасти во сердце имоущю». Перед нами ни что иное, как трафаретный прием, используемый придворным летописцем Даниила Романовича столь же часто, сколько сам Даниил оказывался в неудобном или затруднительном положении, — неудачи и промахи своего патрона усердный панегирист относит либо на счет козней «безбожных» галицких бояр, либо винит во всем нерадивых княжеских слуг.
Что же, однако, могло быть на самом деле? Думается, ответить поможет одна немаловажная деталь — участие в волынском походе венгров князя Александра Всеволодовича, давнего соперника Даниила не только в борьбе за Галич, но и за Владимир-Волынский. По сути дела, вся уступка владимирского воеводы венграм состояла в том, что последний «рядомь же дасть Белъзъ и Червенъ Олександроу». Князь Александр в прошлом неоднократно занимал владимирский стол, более, чем кто-либо, пользуясь при этом доверием и поддержкой горожан. Это позволяло ему успешно противостоять другим претендентам на владимирское княжение, в том числе и Романовичам[2510]. Весьма показателен такой пример. Однажды Александр, чтобы выбить засевшего во Владимире Святослава Игоревича, «навел» на город войска польских князей Лешка и Конрада. И когда «придоша Ляхове на Володимеръ», «отвориша имъ врата Володимерци» только потому, что «с ними был» Александр[2511].
Сама собой напрашивается параллель с рассматриваемым нами походом на Волынь венгерского короля. Не этим ли, с виду малоприметным, но много значившим для владимирцев обстоятельством — участием в походе князя Александра — объясняется их податливость к миру и отказ сильного и многочисленного владимирского войска от кровопролития? Владимирцы во главе с воеводой самостоятельно принимают такое решение наперекор своим князьям. Может быть, здесь сыграло роль то самое предпочтение, которое они еще недавно отдавали Александру перед Романовичами. Тогда, полтора десятилетия назад, сыновьям Романа, опиравшимся лишь на польскую помощь, в упорной борьбе удалось отбить у Александра всего два владимирских «пригорода», и они с бессильной завистью «на Володимеръ призирающа»[2512]. И только когда польский князь, закончив свои дела в Галиче, со всеми силами сам «пошел» добывать братьям владимирский стол, Романовичи были «посажены» во Владимире[2513].
Таким образом, представленный здесь летописный материал, относящийся к перипетиям борьбы за Галич конца 20 — начала 30-х годов ХIII в., требует, на наш взгляд, пересмотра многих сложившихся в науке стереотипов.
Даниил Романович явно проигрывал в этой борьбе своим главным конкурентам, в том числе и венгерскому королевичу. Поддержка, которой Романовичи будто бы постоянно и безусловно пользовались у галичан, простых граждан, — не более, чем историографическая фикция. Ничем не обосновано и резкое противопоставление простых горожан боярству как неких политических антиподов. В этом, по-видимому, сказалось идущее еще от летописца крайне враждебное отношение к галицким боярам, «лживым», «безбожным» и «неверным», а усиленно выражаемое им сочувствие к делам князя было воспринято как проявление народной любви.
Между тем простые галичане гораздо чаще и охотнее следуют за своими боярами в их неприятии Даниила, нежели за самим Даниилом. Только с помощью извне ему удалось захватить галицкий стол, пребывание на котором стало подобным сидению на вулкане, в любой момент грозящему обернуться гибелью. Столь же враждебным было отношение к Романовичу жителей части галицких «пригородов». Списывая все на козни бояр, ни летописец, ни новейшие исследователи как бы не замечают, что простые граждане не только ничуть не противятся этому, но, более того, всякий раз, когда исподволь со страниц летописи все же проступает позиция галичан, она оказывается той же, что и у боярства, — община и ее лидеры едины и вместе противостоят неугодному князю
