Галичина и Молдавия, путевые письма - [9]
До представления оставалось часа три. Я пошел в униатский капитул к отцу Григорию Гинидевичу, канонику здешней епархии. В капитуле, бывшем кармелитском монастыре, помещается типография, семинария (семенище, как здесь очень хорошо выражаются), библиотека. Каноник, то есть епархиальный советник, выбритый и выстриженный, как все здешнее духовенство, несмотря ни на соборные положения, ни на протесты, принял меня чрезвычайно радушно: вообще я должен сказать, что едва ли где есть люди беднее, но за то ласковое и гостеприимнее здешних. Мне с ними ужасно неловко: я не знаю, как и чем отвечать на эту предупредительность, которая у них идет очевидно от сердца – не знают, куда посадить, чем угостить; а между тем, я человек им совершенно незнакомый, даже и явился сюда без всяких письменных рекомендаций. Отец Григорий, как и все здесь, не говорит по-книжному. Первые минуты мне было нисколько трудно понимать его южнорусскую речь, мягкую нужную: вин вместо он, свит вместо свЪт, пЪвный – вЪрный, багато – много, перший – первый и т. п. Но наш книжный язык имеет то превосходное свойство, что правописание его вовсе не указывает на наше, московское, произношение, да сверх того в нем напутано такое множество церковных и южнорусских слов писателями прошлого века, из которых девять десятых были южнорусы, что стоить несколько минут прислушаться к этому говору, чтоб освоиться с ним. Меня же они хорошо понимают, особенно когда я говорю медленно и не припутываю чисто великорусских выражений. Два это языка, севернорусский и южнорусский – или один? Мни кажется, что они находятся теперь в том периоде, когда могут и слиться, и разделиться без особых усилий. Хотя и стоит ли того разделяться и нужно ли это разделение я сильно сомневаюсь, помимо всяких соображений о единстве Русского Государства. Близки эти языки так, что если мне нужна неделя чтоб заговорить по-чешски или по-сербски, то едва ли в полгода перейму я южнорусский выговор. Я с первого раза понимаю все, что мне говорят, и меня с первого раза понимают: разница только в произношении гласных, да в употреблении десятка-другого слов. Вообще же ни не раз высказывали галичане, что они понимают нас лучше, когда читают, чем когда слушают. А затем, если б они, как и все вообще южнорусы, пошли по дороге, указанной сербами, то литературное единство русских наречий, разумеется, порвалось бы. Сербы так очистили свой язык от примеси всех других славянских наречий, так строго приняли в основание своего книжного языка язык своих песен и сказок – что теперь не понимают наших книг. Галичане вообще владеют политическим тактом и избегают этого отчуждения от прочей Руси. Они говорят и пишут по-своему, но приняли такую орфографию, что и мы можем понимать их, и они выучиваются читать по-нашему. Они удержали о или е, который выговариваются у них иногда как и; они отличают их от чистого о и е надстрочным ^, а придыхательного в вовсе не пишут. Поэтому в их книгах везде стоит свЪт, бЪлый, орел, окно – вместо более правильных, но совершенно непрактических, свiт, бiлий, ворiл, вiкно. Любовь к своему языку и лингвистическая последовательность – вещи очень хорошие, но расчет должен стоять выше всего. Разойтись можно легко, но не лучше ли тысячу раз подумать, прежде чем из любви к грамматике решиться на этот шаг? Впрочем, я слишком великорус, чтоб быть беспристрастным судьей в этом деле; мне оно кажется положительно вредным: для чего отрекаться от общего нам всем способа выражения мыслей, лишать и себя и нас возможности помогать друг другу? Гоголь, Марко Вовчок и другие – такие же южнорусские, как и наши, писатели.
Разговор с отцом Григорием зашел, разумеется, прежде всего об унии. Он глубоко негодует на латинизацию их церкви. По соборным постановлениям, униаты не только могут, но даже должны сохранять восточный обряд: уния вся состоит только в признании главенства папы – а иезуиты обрили и остригли духовенство, ввели в обряд множество латинских обычаев. Царские двери не затворяются; облачение переменено, стало наполовину латинским, наполовину нашим; иконостас, большею частью, без икон; звонят во время богослужения; насилу органы удалось вывести. Мы хотим, говорить о. Гинидевич, восстановления той церкви, которой отцы наши следовали; мы просим о том, на что имеем право, и нам отказывают. Папа согласен на все; он только то и твердит, что любит (?) восточный обряд, но церковью управляет не он, а его приближенные, которые все состоят под влиянием иезуитов, а иезуиты домогаются централизации церковного управления в Риме и введения повсюду одного и того же обряда. Иезуиты – это монтаньяры католицизма. Им глаза колет всякая местная особенность, основанная на предании или на исключении. В Китае они допускали унию католичества с учением Конфуция, но вовсе не затем, чтоб сохранять ее, а только чтоб не препятствовать распространению прав Рима. Русские признали Рим – стало быть, теперь нечего баловаться сохранением всякой нелатинской старины, словом, уния была действительно западнею латинизма восточному обряду, а мечты распространить славянское богослужение у прочих славян-католиков с помощью уний теперь лопнули. У нас хаос, говорят униаты, нами помыкают, как хотят, без уважения к нашим правам, да вдобавок презирают нас. Положение, действительно, незавидное.
В избранное, в двух томах, Станислава Ломакина вошли публицистические, литературоведческие, философские статьи и рассказы, написанные им за 10 лет. Некоторые статьи и рассказы были опубликованы в периодической печати: журналах, научных сборниках, газетах. В них ученый и писатель осмысливает минувшее время, нравственное обоснование незабвенности, память о деяниях, совершенных людьми, которые не приемлют навязанной им участи. Они стоически сопротивляются обстоятельствам и вопреки неудачам пробуют взламывать устоявшиеся стереотипы поведения, не обольщаясь ожиданием вполне благополучного исхода.
Проблемой номер один для всех без исключения бывших республик СССР было преодоление последствий тоталитарного режима. И выбор формы правления, сделанный новыми независимыми государствами, в известной степени можно рассматривать как показатель готовности страны к расставанию с тоталитаризмом. Книга представляет собой совокупность «картинок некоторых реформ» в ряде республик бывшего СССР, где дается, в первую очередь, описание институциональных реформ судебной системы в переходный период. Выбор стран был обусловлен в том числе и наличием в высшей степени интересных материалов в виде страновых докладов и ответов респондентов на вопросы о судебных системах соответствующих государств, полученных от экспертов из Украины, Латвии, Болгарии и Польши в рамках реализации одного из проектов фонда ИНДЕМ.
Личная жизнь людей, облеченных абсолютной властью, всегда привлекала внимание и вызывала любопытство. На страницах книги — скандальные истории, пикантные подробности, неизвестные эпизоды из частной жизни римских пап, епископов, кардиналов и их окружения со времен святого Петра до наших дней.
Дети Сети – это репортаж из жизни современных тинейджеров, так называемого поколения Z. Загадочная смерть, анонимные чаты в дебрях даркнета и вчерашние дети, живущие онлайн и мечтающие о светлом будущем. Кто они, сегодняшние тинейджеры? Те, чьи детство и юность пришлись на расцвет Instagram, Facebook и Twitter. Те, для кого онлайн порой намного важнее реальной жизни. Те, кто стал первым поколением, воспитанным Интернетом.
Эпический по своим масштабам исход евреев из России в конце двадцатого века завершил их неоднозначные «двести лет вместе» с русским народом. Выросшие в тех же коммунальных квартирах тоталитарного общества, сейчас эти люди для России уже иностранцы, но все равно свои, потому что выросли здесь и впитали русскую культуру. Чтобы память о прошлом не ушла так быстро, автор приводит зарисовки и мысли о последнем еврейском исходе, а также откровенно делится своим взглядом на этические ценности, оставленные в одном мире и приобретенные в другом.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.