Галичина и Молдавия, путевые письма - [52]

Впрочем, что ж? Львовский сейм ассигновал пятьсот тысяч гульденов для вспомоществования голодным. Раздавали эти деньги, разумеется, паны, а никак не русские священники – надо ж показать хлопству, что оно от панства зависит и что панство печется об нем. Эти полмиллиона отправились, разумеется, опять-таки в еврейские карманы.

Да если б и не голод, как будет жить хлоп без леса и без выгона? Тюрьмы полны хлопами, суда завалены делами о порубках и потравах. Хворостом из панского леса хаты не натопишь, потому что хворост не скоро наберешь, а скотину надо ж пасти. И выгоняет хлоп к пану, а не то к другому хлопу скотину прямо в овес!.. Это, положим, преступление; но потравы и неумышленно делаются. Поля и луга в Галичине не огорожены, скот пасут дети: перешла корова или лошадь канаву – и плати за потраву, и выкупай скотину. Начали в последнее время паны давать хлопам леса и выгоны – уж лучше я и писать не буду в каком количестве! Когда Галичина перейдет к России, русское правительство ахнет на чудеса, которые найдет в тамошних межевых книгах.

Подать – три четверти годового дохода. Уменьшить ее австрийское правительство не может, потому что оно в долгах по уши, потому что оно все еще хочет играть роль великой державы. Недоимки страшные! Собрать их одна возможность – послать войска на экзекуцию, и я был невольным свидетелем, как в Буковине, в волости Глыбовой, расставлялись солдаты по квартирам и как плакали хлопы. Я тогда был под арестом и сидел в канцелярии волостного писаря... Буковины я хорошо не знаю – мне не дали ее осмотреть, меня выслали из Австрии; но там, сколько я видел, народ также разорен помещиками-немцами, как в Галичине польскими панами. И в Буковине, и в Галичине евреи царствуют самодержавно. Разница одна: в Галичине хлоп – ждет Русского Царя, в Буковине мужик ждет Турка, потому что он помнит, что некогда был под Турком, и что под Турком у него ни панов, ни жидов, ни тяжелых податей не было. Нечего и говорить, что занятие нами Буковины будет праздником для мужиков...

Да что я, наконец, говорю все о хлопах, да о мужиках; будто они одни желают русского монарху? От Кракова до Черновцов, по железной дороге, в отелях, в кофейнях, в банке, наконец, с кем я ни разговаривал, даже немцы, даже сами поляки только того и ждут, что придет новое правительство. Подати разоряют всех; судопроизводство бюрократическое, борьба партий, неверие в политическую будущность Австрии, падение курса, постоянная перемена монеты все заставляет желать нового, прочного правительства, опирающегося не на принцип, не на системы, а прямо на народ. Сильно ошибется тот, кто буреть судить о Галичине по “Часу” и по “Газете народовой”, по подтасованным овациям Голуховскому. Между самими польскими агитаторами, членами сейма и представителями польского дела зародилось более, чем сомнение в возможность Речи Посполитой. В среде их возникает партия за Россию, не потому, чтоб эта партия любила Россию, но потому что она видит, что Польше один выход, – утонуть в панславизме. Напрасно у нас стараются немечить Польшу за Вислою: это огромная ошибка. История мазуров поворачивается совершенно в другую сторону; между поляками, очень влиятельными, есть люди, жаждущие примирения и соединения с нами. Жаль, что нельзя приводить имен – я мог бы доказать, что говорю правду и что знаю коротко дело.

ИЕРЕИ

I

Село – все из крохотных бревенчатых хаток, вымазанных глиною и выбеленных известкою. Хлоп не строит себе кирпичных домов; он чересчур разорен податью в третью часть всего дохода, он в долги по уши влез корчмарю, который чуть не силой спаивает его с кругу – ему было бы куда от дождя спрятаться, да где от морозу обогреться, он и тем будет доволен. Но в селе все-таки есть каменные постройки: это, прежде всего, дединец, то есть помещичья усадьба (вотчина), которая гордо сторонится от бедных хат, потом церковь и плебания (дом священника); но церковь и плебания сплошь и рядом остались еще деревянные, сохраняя и бревна и архитектуру времен Речи Посполитой. Об архитектуре галицких церквей я уже говорил, да и еще придется мне говорить, когда от изложения тамошнего социального быта я перейду к чисто этнографическим заметкам, к костюмам, пище, к ручникам, к иконам и т. п., когда я укажу не замеченную, кажется, ни одним этнографом разницу между русинами и руснаками, между жителями Поля и Гор, между хлопами и мужиками[11]. Новые плебании построены довольно комфортно, хотя тоже невелики, обыкновенно в четыре комнаты с кухней, а это очень немного для многочисленного семейства, какое обыкновенно бывает у священника. Старые плебании – ужас! они красноречивее всяких памятников рассказывают положение православного и униатского духовенства во время Речи Посполитой.

Другое каменное здание, также неизбежное в каждом селе, как и церковь, – это корчма. Вся жизнь хлопа проходит между храмом Спасителя и капищем Вакха: крестины, свадьба, похороны, справляются поровну в церкви и корчме – иереем и евреем.

Это очень странные люди – иерей и еврей. Они оба всем своим бытом, понятиями, развитием, одеждою резко отличаются от хлопа. Они оба набожны, и оба надевают, при известных случаях, ризы; оба вечно возятся с книгами, толкующими о спасении души, о царствии ему же не будет конца; оба привыкли смотреть на мир, как на нечто преходящее, не заслуживающее ни особого внимания, ни особого уважения, а оба вечно обуреваются суетою мирскою. Оба носят долгополое черное платье – оба и бороду бы носили, но Рим насильственно обрил и остриг священников, а цивилизация начинает брить и еврея.