Галичина и Молдавия, путевые письма - [111]

Заходит ко мне иногда суб-комиссар, мой сосед. Суб-комиссар – значит помощник частного пристава. Плачется он мне горько на новые порядки. “Служить, говорит, нельзя при этом соединении княжеств. Помилуйте-с! Прежде, лет пятнадцать назад, жалованье у нас было такое маленькое, что и на три дня его не хватало, не то, что на месяц – а все бывало не придешь домой без трех, четырех карбованцов[28] в кармане: тогда порядочный человек и служил с удовольствием. Теперь у меня жалованье в 300 карбованцов в год, а, верьте совести честного человека, в год 50 карбованцов доходу нет. Первое – город обеднел, потому что здесь нет господаря, а стало быть, нет и присутственных мест, а другое – законы заведены французские, строгость; чуть что сделаешь – того и гляди, слетишь с места. Дай Боже, чтоб опять разделили княжества, или чтоб присоединили Молдавию к России! тогда Яссы стали бы губернским городом, было бы здесь много начальства – да и начальство в России ценит людей и не препятствует им служить...”

В самом деле, вековая привычка быть под чужеземным владычеством надолго лишила здешнюю массу всякого патриотического чувства и сделала ее крайне материалистическою. У греков, у болгар, у сербов этого равнодушия к судьбам своей родины вовсе нет: у них был и есть один только враг – турок, с его пособником – греком, народы Турции знают хорошо, кто именно их враг. Поэтому, они скучиваются по народностям, и каждая народность представляет собою крепкое целое, каждая из них имеет своих предводителей, за которых держится, как дитя за мать, и, поэтому, каждая из них сильна. С румынами вышло совершенно другое. Маленькое племя, поставленное судьбою между сильными соседями, они, волею-неволею, подчинялись то тому из них, то другому, так что отвыкли даже от мысли, что судьбы их зависят от них самих. И турки здесь властвовали, и поляки, и мы допекали их нашим покровительством, и Австрия вводила сюда войска... наконец они подпали под покровительство целой Европы, то есть, окончательно сбились с толку.

Народ не был врагом Кузы. Я то и дело слышал от него фразу: “Cuza esti omul bun – el a bun facut pentru noi.” (Буза хороший человек – он нам добро сделал). Действительно, он освободил крестьян, завел обязательные школы, бояр согнул в дугу, дал всем одинаковые избирательные права. Роптали на него только за тяжелые подати, да за введение граничерства (graniceri), нечто в роде прусского ландвера. И вот этот же созданный им народ ни шагу не сделал в его пользу, когда его свергли. Народ молчал, потому что не верит ни в свою силу, ни в свое значение, ни в прочность реформы, а городское население, всякие лавочники, хлебопеки, мясники, даже положительно радовались его падению. И не потому, опять-таки, они радовались, чтоб не любили Кузы, а потому, что надеялись на иностранное занятие. “Придут сюда войска, дела поправятся, подряды и поставки пойдут! Дай-то Бог, чтоб русские пришли – русские офицеры любят жить на широкую ногу, франты, гастрономы. Это не то, что австрийские, которые каждую копейку рассчитывают, хуже чем мы здешние”. Сами бояре радовались; а уж про боярынь я и не говорю. “Будут балы, вечера, – а муж русский все же лучше какого-нибудь молдована!”

И не только иностранные войска, не только фанариоты развратили так глубоко этот народ, что здесь честных мужчин или женщин надо с фонарем искать: – на него, едва вступающего в серьезную историческую жизнь, чрезвычайно сильно подействовали философские учения XVIII века.

Фанариоты ничему не учили свои паствы – им было не до того: у них финансовые обороты и житейская карьеры сидят в голове. Да и, наконец, просвещать варваров, особенно варварское духовенство, значит отнимать кусок хлеба у своих детей. В немногих фанариотских школах изучают и до сих пор только Гомера, Софокла, Геродота, Платона и прочих классиков, а остальное все прах и суета. “С вами – греки и латины, исследую вещей всех действо и причины”, писал лет с полтораста назад молдаван Кантемир. С фанариотской подготовки предки нынешнего поколения перевалили на французских гувернеров – просвещение они уже уважали, и сознавали смутно, что на Западе, в самом деле, есть что-то похожее на науку. И теперь хороши наши гувернеры из-за границы, и теперь не мешало бы нам вымести наши дома от 99% этих руководителей и просветителей наших детей; но, лет сто назад, эти люди были во сто раз вреднее теперешних. Они тогда смелее приучали своих питомцев презирать все родное, все заветное – платье, веру, язык, предания отцов их, и указывали им на Францию, как на единственный мир, где человек может легко дышать, как на сокровищницу знаний, на путеводительницу рода человеческого.

Век энциклопедистов наделал много беды восточной церкви, а с нею вместе и всему христианскому востоку. У нас, на севере, правительство теснило ее, боясь ее приверженности к старым порядкам. Сначала вывели архиереев из великорусов; потом отменили патриаршество; потом немцы – большие и маленькие Бироны – ругались над православием сколько их лютеранству было угодно; наконец, отобрали у церкви имущества. Когда явились энциклопедисты – стало еще хуже: неверие, усвоенное правительственными лицами и тогдашними образованными людьми, делало церковь окончательно презренным достоянием черни и слепцов. Далее, иезуиты подрывали к ней уважение; за ними протестанты, сведенборгисты и мистики... только теперь начинает она вставать на ноги, и то только у нас.