Галерея женщин - [187]

Но прежде чем подкрепить вышесказанное примерами, расскажу об одном эпизоде, который связан с ними обоими и в свете которого поведение его выглядит еще более… скажем так, необъяснимо, ибо вступает в противоречие с его сущностью. Примерно тогда, когда союз их уже сделался привычным, – этак в конце второго года, она, по-видимому, начала замечать его поползновения, и поскольку того требовала их денежная ситуация, Эстер стала искать работу на сцене и в своих блужданиях набрела на знаменитого нью-йоркского импресарио, американца, окруженного легко различимым, разнообразно-многоцветным ореолом многочисленных полуромантических-полуреалистических спектаклей, а также множеством звезд. Пусть только в насущном, скоротечном смысле, но он и правда был человеком заметным и довольно занимательным, с хорошими режиссерскими данными, пусть и не подкрепленными глубокомыслием. Я знал его довольно хорошо. И вскоре мне стало известно, что он всерьез заинтересовался Эстер, ибо, как показало ближайшее будущее, его автомобиль, кошелек и связи оказались бы в полном ее распоряжении, реши она ими воспользоваться.

Вот как это произошло. Она заглянула к нему в контору с рекомендательным письмом, и он, под впечатлением от знакомства, завел с Эстер очень серьезный разговор. Она обладала красотой, умом и неким трудноуловимым свойством, которое, по его словам, способно было очаровать и его, и зрителя. Он сказал, что если намерения ее основательны и она согласна отдать себя в его распоряжение, он готов прямо в тот же день, незамедлительно, не только взять на себя заботы о том, чтобы обеспечивать ее материально, но и начать ее обучать – и в итоге она наверняка получит звездную роль. Он поверил в нее – в ее актерские способности. Однако, чтобы обучение шло успешно, чтобы он мог подстроить свое расписание под ее, а она – под его, она должна быть постоянно в непосредственной близости от него. Он сегодня в Атлантик-Сити, завтра – на каком-нибудь пляже неподалеку, или в своем сельском поместье в Вестчестере, или в своей городской квартире. Где бы он ни находился, она должна к нему являться по первому зову. Поскольку у нее самой необходимых средств нет, он проследит, чтобы за ней приезжал автомобиль и вовремя доставлял ее в театр (для начала он предложил ей небольшую роль в одном из своих спектаклей) или домой. Но одно условие непререкаемо: постоянно находиться в непосредственной близости. Причем ее могут попросить остаться в одном с ним доме на насколько дней кряду, чтобы он мог посвятить все свое свободное время ее обучению. Впрочем, прежде чем огласить свое предложение, он осведомился, замужем ли она, а она – сочтя, что в данном случае так будет практичнее, – ответила, что нет. Предложение его она приняла лишь для рассмотрения, попросив дать ей несколько дней на обдумывание своего окончательного решения.

Воспоследовала ситуация – и я сам был тому свидетелем, – представлявшая собой одно из тех любопытных завихрений противонаправленных чувств, переживаний и намерений, которые способны высветить бессмыслицу любой жизни, все необъяснимые, беспорядочные и бесчестные устремления, потребности, дерзания, неоправданные и необдуманные амбиции и страхи. Ибо в этой картине имелся Доун, до сих пор не определившийся с тем, так ли Эстер Норн ему нужна, как раньше (к такому выводу можно было прийти, глядя на его восхищенно-галантное отношение к другим женщинам, отчаянные поиски их расположения), однако тут он внезапно осознал, что поползновения со стороны импресарио могут повлечь за собой утрату его возлюбленной, – и заключил, видите ли, что упомянутая утрата окажется непоправимой и трагической в отношении как его творчества, так и всей его жизни. Насколько я могу судить по тогдашним сплетням и по фактам, которые всплыли позднее, он бурно умолял ее воздержаться от опрометчивых поступков – едва ли не рыдал у ее ног в неистовом отчаянии. А еще в этой картине присутствовала сама Эстер Норн, девушка, безусловно, трезвомыслящая и рассудительная, понятным образом стремившаяся продвинуться хоть на каком-то поприще, пока еще время не упущено, и, безусловно, далеко не уверенная в долговечности страстного обожания – как со стороны Доуна к ней, так и со своей стороны к нему – и все же давшая себе труд (как удивительно податливо человеческое сердце) задуматься о том, не является ли эта внезапно обострившаяся потребность Доуна в ней более достойной ее внимания, чем это во всех отношениях уникальное предложение, – и в итоге она пришла к выводу, что ей не хватит ни сил, ни твердости, ни жестокосердия, чтобы обидеть Доуна.

Впрочем, как я узнал впоследствии – причем от нее лично, – именно в это время непредсказуемые настроения этого самого податливого поэта не раз заставляли ее задуматься о том, способен ли он сохранить ей верность, а она – ему. Он ей верности действительно не сохранил, она ему тоже. Но я забегаю вперед.

Подробности выглядят так: услышав об упомянутом предложении, Доун (которому, полагаю, не были сообщены все сопутствующие условия) помчался рассказывать каждому встречному и поперечному, какая необыкновенная удача выпала вдруг на долю его жены, так что отныне и вовек будут они людьми весьма важными. И это притом, что ранее он немилосердно и огульно клеймил всех и вся, так или иначе связанных с традиционной сценой, считая их людьми столь низменных художественных талантов, что их и замечать-то не пристало. Тем не менее Эстер внезапно предстала гением, заслуживающим всяческого поощрения на ее поприще. Они теперь разбогатеют, причем мгновенно. Она уже получила небольшую роль в спектакле великого Хокума. А он, Доун, ну, понимаете… О нет! Погодите! Вы еще увидите! Он останется с нею рядом, в роли того и этого – наставника, драматурга, да и мало ли кого еще. Она теперь будет зарабатывать пятьдесят или семьдесят пять долларов в неделю, но только пока ее готовят к поистине звездной роли. В недалеком будущем она, понятное дело, станет знаменитой и состоятельной. И… и… Собственно, из его речей у меня составилось представление, что он уже видит себя рядом с ней в некой августейшей позиции – скажем, менеджером или импресарио, вершителем ее творческой судьбы: он будет вести ее за руку и одновременно декламировать собственные стихи толпам восхищенных поклонников, которые у него появятся благодаря ей. Новость эту должен был услышать каждый; сомневаюсь, что в нашем тесном творческом кружке остался хоть один человек, которого не оповестили бы до окончания того же дня.