Галерея женщин - [156]

Теперь о Роне. Однажды, через три года после того, как Уинни ее оставил, я узнал от Дональда: она нашла прибежище в некой религиозной обители в Южной Калифорнии, куда сбегают от мирских забот те, кому здорово досталось от жизни, кто ищет уединения и для души, и для тела. (Без влияния Римской католической церкви тут не обошлось.) А потом – без малого уж семь лет как прошло – я искал нужного мне человека и заглянул в справочник Нью-Йорка. И вот в разделе «Стенографистки и машинистки» я наткнулся на адрес хорошо известного здания неподалеку от Уолл-стрит. Вот что я прочитал:

Госпожа Уинфилд Власто

Перепечатка судебных документов

Стенография в суде

Стенография на конференциях

Перепечатка коммерческих материалов

Оформление бумаг

Размножение документов

Я не мог поверить своим глазам, не знал, что и думать. Но пойти туда и выяснить истину у меня так и не хватило духу.

А все-таки если это она? Разве не это занятие она по-настоящему любила?

Но вернуться к нему через десять лет!

И с какими воспоминаниями!

Ида Хошавут

Образ ее навсегда слит в моих воспоминаниях с тем сельским краем – землей млека и меда, где я с ней встретился. Когда я вспоминаю ее или тот скучный, грязно-коричневый фермерский дом, на пороге которого я впервые ее увидел, или ту маленькую чистую комнатку, где я в последний раз смотрел на ее лицо, успокоенное навеки, – перед моими глазами тотчас встает мягкая линия холмов, вздымающихся большими зелеными волнами; широкие и глубокие долины, где, кажется, хватило бы места для тысячи фермерских усадеб; круглые, как шар, пышные кроны деревьев, не тревожимых ветром; бесчисленные стада коров и овец, рассыпанные по холмам черными, белыми, красными пятнами; просторные амбары, в которых хранится зерно и сено и которые похожи скорее на ангары для каких-то огромных летательных машин. Да, поистине это край плодородия! До самого горизонта простираются там тучные поля пшеницы и кукурузы, овса и ржи; а среди них разбросаны молочные хозяйства или фермы, где разводят какой-нибудь один вид овощей – помидоры, кукурузу или бобы. Их хозяева живут, кажется, побогаче остальных жителей округи.

Вспоминается мне и ее отец, Фред Хошавут – так, по крайней мере, он сам себя называл; это имя было написано огромными черными буквами над широкой дверью его большого красного амбара. Этот Хошавут был грубый, неотесанный человек – настоящий медведь, коренастый и жилистый, с обветренным красным лицом, белесыми волосами и неприветливыми серыми глазками. Всегда, даже по воскресеньям, он носил одни и те же коричневые штаны, коричневый свитер и высокие сапоги. Словом, он был из той отвратительной породы работяг, что весь век копят по зернышку, боясь хоть одно истратить для своего удовольствия, и после жизни, проведенной в неустанных трудах, оставляют все детям, чужим с юных лет, которым безразлично, жив ли, нет ли их родитель, а интересно только одно – то состояние, что он ухитрился сколотить. Но Хошавут даже и в этом не слишком преуспел. Недалекий от природы, он только и умел, что припрятывать деньги, прикупать иногда немного земли или скота да вкладывать свои скромные сбережения в банк под низкие проценты. Хозяйство он вел согласно обычной своей поговорке: «У меня ни одна животина не разжиреет» – и был известен во всей округе самыми тощими, самыми заморенными и костлявыми лошадьми, которых он загонял чуть не до смерти.

У него было три сына и две дочери, и, вероятно, все они ненавидели отца; так, по крайней мере, было с теми, которых я знал. Старший сын еще до моего приезда перебрался куда-то на Дальний Запад, предварительно пырнув отца вилами и послав его ко всем чертям. Второй сын, которого я хорошо знал, так как он жил по соседству с моим родственником, был уже женат. Старик еще до свадьбы выгнал его из дому за то, что он не проявлял достаточного усердия в работе. Однако этот нерадивый работник вот уже семь лет арендовал сорок акров плодородной земли, аккуратно платил за нее и даже купил по случаю автомобиль, – эту новомодную затею отец его именовал не иначе как коляской бездельников.

Младший сын, Сэмюэл, тоже ушел из дома. Он поссорился с отцом, – тот не мог простить сыну вполне естественного желания жениться и жить по-своему. Однако Сэмюэл, корыстолюбивый в отца, вскоре с ним помирился в надежде получить побольше после его смерти. Они даже подружились, насколько вообще могли дружить такие люди, – ходили друг к другу в гости, обменивались поздравлениями; впрочем, они все-таки жили как кошка с собакой – месяц ладили, а месяц грызлись; разность характеров и интересов давала повод к вечным ссорам и пререканиям.

Было у Хошавута и две дочери. Одна из них, Эффи, двадцати одного года, убежала от отца, – он не разрешал ей иметь поклонников. Теперь ей было уже под тридцать. Она жила в соседнем городе, работала в прачечной и ни разу с тех пор не побывала дома. И наконец, Ида – предмет нашего рассказа. Когда я с ней познакомился, ей было только двадцать восемь лет, но чувствовалось, что время ее уже ушло. И неудивительно! Старик был крут не только с «животиной», но и с людьми; в каждом он видел лишь рабочую машину вроде самого себя.