Галерея женщин - [143]

При этом Уинни разработал, по собственному выражению, «формулу счастья», на эту тему он много говорил и писал, но эта формула была, как мне казалось, неким спасательным кругом, защитой души, бегством от назойливых каждодневных обязательств. Первое правило этой жизнерадостной формулы – всегда быть счастливым, независимо от других, а там хоть трава не расти! Чтобы придать этой формуле более цивилизованные очертания, он утверждал, что такой подход распространит счастье и солнечный свет на других людей, но, по мне, в этом подходе крылось логическое противоречие. Формула формулой, но быть счастливым всегда и везде у него не получалось, хотя всем своим видом он давал понять, что дело обстоит именно так. К примеру, у него были жена и ребенок, но он им не помогал и оправдывал себя всякими хитрыми объяснениями. Разве он им не верен? Вот обзаведется необходимыми средствами, тут же что-то для них сделает. И вообще, дела у его жены идут куда лучше, чем у него. Тут против истины он не грешил.

Что до верности, коей он иногда пытался оправдаться, что тут скажешь? Девушками он увлекался, можно сказать, не пропускал ни одной умницы и красотки и не видел причины отказывать себе в праве дружить с ними и развлекаться. И почти всех девушек в его окружении такой подход устраивал. Уверен, что до поры его отношения с ними были чисто платоническими. Но поскольку по своей природе он был язычником и пантеистом и инстинктивно презирал любые путы, цепи и обязательства – в том числе и те, что связывали его с женой и детьми, – то эти отношения не могли быть просто дружескими, по крайней мере, так казалось со стороны. Он легко увлекался. Даже девушка строгих нравов не могла отказать себе в удовольствии общаться с ним.

Описав Уинни достаточно подробно, оставим его в покое и обратимся к другим событиям и обстоятельствам.

Как-то раз, завершив работу над статьей, я сунул рукопись в карман и отправился на поиски машинистки. По другому поводу я зашел в большое здание в деловом квартале и в вестибюле напротив лифтов обнаружил объявление в золоченой рамке.

РОНА МЕРТА

Перепечатка судебных документов

Стенография в суде

Стенография на конференциях

Перепечатка коммерческих материалов

Оформление бумаг

Размножение документов

16-й этаж

Вспомнив о своей статье, я сразу поднялся на шестнадцатый этаж, где меня встретила молодая и весьма привлекательная женщина, которая в том числе показалась мне весьма деловитой, расторопной и компетентной. На взгляд ей было года двадцать четыре, может быть, двадцать пять. Невысокая, изящная, в подогнанном по фигуре костюме, белый воротничок и манжеты, яркий галстук, прочные туфли. В левом кармане английской блузки – ручки и карандаши. Пышные иссиня-черные волосы разделены косым пробором и собраны в изящный узел на затылке.

Но в не меньшей степени, чем она сама, меня поразил очевидный размах коммерческой деятельности, центром которой явно была она. Комната самое малое тридцать футов на шестьдесят, с трех сторон окна, через которые открывался панорамный и поражающий воображение вид на верхнюю часть Манхэттена, а также на Ист-Ривер, Гудзон и штат Нью-Джерси по ту сторону бухты. Сама комната уставлена скамьями, как в школьном классе. Два десятка столов, на каждом – пишущая машинка. За ними не покладая рук трудятся, пусть и не всегда хорошенькие, машинистки. Что до директрисы этого улья, она, как я вскоре понял, особо хорошеньких не сильно привечала. Они, как она откровенно призналась, не способны целиком отдаться работе. Я сразу заметил, что с ее места за массивным квадратным столом – весьма солидным – между двумя высокими окнами открывался наилучший вид, тогда как ее помощницы смотрели на нее либо наслаждались менее привлекательными пейзажами.

В тот первый раз, насколько помню, мы поговорили мало, просто обсудили условия, кстати вполне приемлемые. Правда, она добавила, что, хотя в основном ее бизнес – это деловые бумаги, она с удовольствием берет «литературную работу» – пусть менее выгодную, но ее увлекают книги и рассказы, даже статьи вроде моей. Эти слова подняли меня в собственных глазах, но и позабавили. Кто-то с увлечением перепечатывает мои работы и при этом считает, что приобщается к «литературе», – не наивно ли это? Мои труды – и литература? Это не шутка? Я привык к тому, что редакторы и издатели в лучшем случае проявляют безразличие, а то и просто встречают меня в полуобморочном состоянии, – а тут такой интерес! Я ушел, задавая себе вопрос: неужели кто-то может восхищаться опусами человека без репутации, никому не известного?

За обедом я рассказал собрату по ремеслу о моей находке – машинистка, недурна собой, неглупа и берет за работу совсем не дорого! У нее гвардия сотрудниц, стало быть, целую рукопись можно перепечатать за три или четыре часа, если оставить до полудня. Мало того, наша встреча произвела на нее впечатление!

Эта рекомендация не осталась незамеченной, и через день-другой, поскольку его рукопись тоже ждала перепечатки, Уинни заявил, что отдаст свою работу в то же машинописное бюро. К моему удивлению, он пропал на несколько дней. Появившись, он сказал, что общался с другом, которого давно не видел. Я не стал ни о чем допытываться, хотя в его словах усомнился. Тогда, видя, что расспросов не будет, он принялся разглагольствовать о мисс Мерте. Я оказался прав. Давно он не встречал человека, столь умного, великодушного, с которым так уютно, человека с прекрасными деловыми навыками. А долго ли я с ней разговаривал? Нет, не долго. А он – долго и выяснил, что здравого смысла ей не занимать, она разбирается в литературе и искусстве. В первую же встречу, как он признался, он много о ней узнал. Будто они знакомы много-много лет. Он даже получил приглашение к ней на ужин – Рона, как он ее назвал, живет в добротном доме в Джерси-Сити, объяснил он мне, с матушкой, незамужней тетей, своей помощницей в бюро и пожилой ирландской поварихой, заодно выполнявшей всю работу по хозяйству. Я выслушал его с интересом, но, зная, как складываются его отношения с девушками, сильно не удивился.