Галерея женщин - [126]

Но пока я размышлял, за мною пришла жена, и сразу – как душа изнемогла! Чем все это может закончиться? Что может меня ждать, кроме безнадежного, бесплодного обожания, которое завершится отвержением и запретом? Тем не менее мною овладела страсть, и в чувствах моих воцарилась полная кутерьма. А вокруг – сияние дивного лета, буколический плодородный край. Огромный красный шар на западе, который лишь сейчас скатился ниже уровня травянистых лугов. И какой воздух – дурманящий ароматами, густой, цветочный, колышущийся. Совсем неподалеку мычат коровы. Щебечут птицы, собираясь ко сну. Тени удлиняются, небо скоро вызвездит… Я стоял возле задней двери лицом к западу, вздыхая по поводу своей тяжкой участи и разглядывая вид – мечту художника.

На следующее утро под благовидным предлогом – принести мне графин воды и еще цветов (я не понимал, как моя жена позволяет ей оказывать мне эти услуги) – Релла вошла в комнату, где я работал. Встала у моего стула, глянула через плечо на исписанную до половины страницу:

– Какой у вас почерк прямой да убористый! Вы прямо будто задом наперед пишете! А видели бы мои каракули! – Она склонилась надо мной, ее лицо – вернее, щека – оказалось совсем близко. Задорно хихикнула. Меня будто объяло пламенем.

– Нечего мне льстить! – Я задыхался. – Пишу я дурно, и вы это знаете. Но покажите же, как это делаете вы. Уверен, что у вас прекрасный почерк.

– Куда там. – Она фыркнула. – Уж как меня только в школе не бранили! Один раз учительница даже побила линейкой по пальцам. Всегда говорила, что у меня «пэ» и «эр» не различить. Вот, смотрите!

– Глаза ваши как звезды, – откликнулся я. В них я и смотрел, когда произносил эти слова. Более того, я обвил рукой ее талию – она вспыхнула и воскликнула: «Ах!» Тут же я привлек ее к себе – золотистые волосы оказались у самых моих губ. Щеки ее рдели, в глазах застыло выражение слабости и покорности. Губы наши соприкоснулись. Она резко распрямилась.

– Мне лучше уйти, – произнесла она слегка смущенно.

– Нет, уж теперь вы попались.

– Я должна! Не могу остаться.

Она позволила мне поцеловать ее снова. Губы ее горели огнем. Я выпустил ее, и она тут же выскочила, приостановилась у клумбы с настурциями, чтобы слегка успокоиться. Я сидел, размышляя. Неужели этому может быть один конец – невыносимая разлука? Еще три дня кряду мы встречались в углах и коридорах, под деревьями и среди цветущего кустарника, а также в старом доме через дорогу, когда ей удавалось измыслить там дело. И однажды она спросила:

– А ты хочешь, чтобы я приехала в Нью-Йорк, когда закончу школу?

– О если бы!.. – только и смог выговорить я.

Она удалилась, пританцовывая, и бросила напоследок:

– Если получится, то приеду.

Много дней в голове моей вихрились безумные мечты, связанные с такой возможностью.

По неведомой причуде случая отец ее вдруг проникся ко мне благодушным интересом. Он стал искать моего общества, рассказывал о том крае, где служил, про политические интриги, дружбы с интересом и предрассудки, с которыми сталкивался при исполнении своих обязанностей. Как и многих в то время, его разбирало любопытство касательно Нью-Йорка и его прелестей, он хотел бы там побывать. Я любезно пригласил его в гости, после чего он стал настойчиво звать нас к себе на ферму, до которой было около двадцати пяти миль. Он соорудит мне рабочий кабинет в доме или в амбаре. А если захочется, я смогу работать в старом домике стригалей на холме, неподалеку от дома, а он поставит кого из детей следить, чтобы меня вовремя звали к ужину или, если так удобнее, относили мне его туда (Реллу, подсказал мне рассудок). Более того, мы можем ехать с ним прямо сейчас. А потом он пришлет одного из сыновей за нашим багажом. Я могу оставаться хоть на всю зиму, чтобы подробнее изучить уклад жизни в Озарке.

Еще час назад я в неизбывной тоске думал о близкой и неминуемой разлуке, теперь же тоску сменило радостное предвкушение. Но дабы отвратить от себя всяческие подозрения, я сделал вид, что должен подумать, могу ли столь сильно его обременить. Он ко мне слишком добр. Такое невозможно. Я, право же, не считаю себя вправе. Но это лишь сильнее его раззадорило, на что я и рассчитывал. И чтобы я уж точно не изменил своего решения, он принялся уговаривать мою жену, которая, к моему удивлению и восторгу, в целом одобрила мысль об этой поездке. Выходит, она ничего не заметила, решил я. В результате – к моему несколько сардоническому удовольствию – она сама начала меня уговаривать согласиться.

И вот через день-другой, ближе к вечеру, мы двинулись в двадцатипятимильное путешествие. Тому уже много лет, но я и по сей день ощущаю благоухание трав, цветов, лоз и кустарников, увлажненных вечерней росой. На легкой трехместной коляске, запряженной двумя резвыми кобылками, мы катили по каменистым долинам, вдоль чистых ручьев, бурливших и бормотавших в галечном ложе. С обеих сторон простирались бескрайние поля кукурузы и пшеницы, свежескошенное сено тускло и призрачно поблескивало при свете полной луны. Летучие мыши и совы стремились куда-то по своим делам, жуки гудели и стукались о нас с налету. В далеких домишках мерцали желтые огни, над головой ярко сияла луна, так что звезд почти не было видно. Поскольку миссис Хаудершел пожелала говорить о Нью-Йорке и моей тамошней работе, меня усадили между нею и Реллой. И сейчас помню, какую испытал радость, когда проказливая ладошка прокралась в мою под прикрытием пледа. Взгляды, которыми мы обменялись при лунном свете! Ее веселый смех, ее реплики! Лунное сияние у нее в глазах!