Галаад - [33]

Не могу описать тебе, что для меня значил тот дождливый день. Я сам себе не могу это объяснить. Но осознаю, что многое обрело смысл в тот день и я очень многое понял.

Теперь все старые женщины носят короткие стрижки и красят волосы в голубой цвет, и это нормально, я полагаю.

Всякий раз, взяв в руки Библию, я вспоминал тот день, когда община хоронила пострадавшие Библии у дерева под дождем, и мне казалось, что это воспоминание проливает некий благословенный свет на все происходящее. И я думаю о том, как старый священник проповедовал на руинах своей церкви с открытыми окнами, чтобы немногочисленные собравшиеся услышали, как «Старый крест» поднимается ввысь с холма, где проходит собрание методистов. А моя собственная церковь была освящена историей, которую мне поведали. Я помню, отец рассказывал: когда они с дедом впервые осмотрели церковь, ее крыша находилась в таком плачевном состоянии, что внутри на скамьях повсюду стояли ведра и кастрюли. Он говорил, женщины посадили ползучие розы у здания и вдоль забора, так что оно смотрелось красивее, чем когда бы то ни было. Поля и фруктовые сады снова зазеленели, а дороги между колеями поросли подсолнухами. Женщины собирались для чтения молитв и изучения Библии, несмотря на то что церковь разваливалась у них на глазах. Я думаю об этом, и мне это кажется прекрасным, и отражает силу их духа. Я в самом деле верю, что проявление неуважения к таким явлениям, как видения, есть расточительство и неблагодарность. И не важно, посещали тебя видения или нет.

Раз уж я заговорил о видениях, отмечу, что нам всегда приходилось проявлять осторожность, чтобы подойти к старику с нужной стороны. Он лишился правого глаза, и у нас сложилось впечатление, что видения приходили к нему именно с этой стороны. Он никогда особенно не распространялся на эту тему, поскольку чувствовал, что наше отношение к этой теме в корне неправильно, с какой стороны ни посмотри. Тем не менее мы старались проявлять должное уважение. Иногда, когда я возвращался домой из школы, мама встречала меня на задней веранде и шептала: «Господь в гостиной». Тогда я заходил лишь в носках и на цыпочках прокрадывался в свою комнату, не упуская возможности заглянуть в гостиную. Там на левом конце дивана восседал дед, а вид у него был сосредоточенный, дружелюбный и исключительно довольный. Время от времени до меня доносились ремарки вроде: «Я понимаю твою точку зрения» или «Я и сам часто испытывал подобное». И на протяжении нескольких дней после этого старик прямо-таки светился, во взгляде у него появлялась целеустремленность, и он не так активно расхищал семейные запасы.

Однажды он сообщил за ужином:

– Сегодня днем я встретил Господа у реки, и у нас завязался разговор, знаете ли, и Он высказал одну мысль, которая мне показалась интересной. Он спросил: «Джон, почему бы тебе просто не отправиться домой и не зажить обычной жизнью пожилого человека?» Но мне пришлось признаться ему: я не уверен в том, что готов к путешествиям.

– Папа, – заявила моя мать. – Вы уже дома. Вероятно, он имел в виду, что вам просто нужно немного расслабиться.

– Что ж, – произнес дед. – Что ж… – и вновь провалился в свой сияющий восторг, задумавшись о чем бы то ни было.

Отец потом говорил: если старик пришел к мысли, что Господь хочет отправить его обратно в Канзас, то никакие доводы его не остановят. Для него было важно убедить себя в этом, хотя сомневаюсь, что он в итоге поверил.

Как-то раз, идя в школу, я увидел, как чьи-то дети дразнят деда, как будто перед ними самый обыкновенный костлявый старик, который собирает ежевику в шляпу, кивая и разговаривая при этом. Они подходили к нему справа, дотрагивались до руки, тянули за куртку. Когда они это делали, он начинал кивать и разговаривать, а они закрывали рты руками и убегали.

Что ж, меня это потрясло. Понимаю, насколько я в некотором роде верил, что справа от него существует некая священная зона. Поэтому я был потрясен, увидев, как эти дети нарушали ее границы своими выходками. Я стоял там, осмысливая увиденное, и пытался решить, что делать, когда старик развернулся и уставился на меня своим особенным взглядом. Понятия не имею, как он узнал о моем присутствии и почему смотрел на меня так, словно я предатель. Тогда это показалось мне несправедливым, но и позже я не мог отделаться от этой мысли. Мне так и не удалось убедить себя, что это произошло по ошибке, что на самом деле за его взглядом ничего не стояло.

Что ж, признаю, я действительно испытывал из-за него некое смущение. Быть может, даже стыд. И это был не первый раз, когда я испытал такое чувство. Но я был еще ребенком, и, мне кажется, он мог мне это простить. Такие люди, которые видят тебя насквозь, никогда не отдают тебе должное, ибо они никогда не хвалят тебя за старания быть лучше, чем ты есть, а ведь это делается с благими намерениями, требует больших усилий и заслуживает хоть какого-то поощрения.

Я еще кое-что скажу. Для всех нас было ужасно, что он ушел именно так. Мы знали, в этом был некий промысел. И что бы мы ни говорили в свою защиту, ссылаясь на здравый смысл и высокие устремления, мы знали, что по его меркам то, что произошло, было обычным делом, поэтому и по нашим меркам оно становилось совершенно обычным. Он так много забрал с собой, когда уехал.