Галаад - [32]

Это так странно. В какой-то момент времени я, уважаемый гражданин, в подробностях изучаю политические взгляды сенатора Эстеса Кефовера, пока моя красивая молодая жена занимается цинниями в мягком утреннем свете, а прекрасный сын неловко преследует вечно заблудшую овцу – кошку Соупи, вернув ее на мгновение из небытия и добившись всеобщего ликования. Мухи немного докучали мне, зато свет был ровный и чистый, а в газете нашлось много интересных статей. Разумеется, я сидел в домашних тапочках, спасаясь от артрита, сковавшего пальцы ног. Выдалось почти идеальное утро.

И вот приходит Джек Боутон – точная копия отца в том, что касается внешности, с такими же черными волосами и румянцем на щеках. Ему почти столько же лет, сколько твоей матери. Я помню мгновение, когда она подняла ко мне свое милое лицо при крещении, в зимнем утреннем свете, в мерцании свежего снега. И я подумал: она не стара и не молода, и почему-то испытал такое потрясение от ее внешности, что едва заставил себя брызнуть водой ей на лоб, ибо она была больше, чем просто красива. Отчасти виной всему была грусть. Так что она помолодела за годы, причем благодаря тебе. Но я никогда не видел ее такой молодой, как в то утро.

Что ж, солнце светило, она сидела в саду, а ты, босоногий, бегал вокруг без рубашки, весь покрытый веснушками. Твоя мама привязала к веревке кусок сосиски, а веревку прикрепила к палочке, чтобы тебе было проще заманить Соупи. Она называла эту конструкцию «кошачий жезл», а ты как раз любишь все эти забавные глупости. Так ты все утро провел, гоняя кошку по кустам и по дому, пока я читал об избирательной кампании. Самое приятное в последние дни заключается в том, что я замечаю каждую мелочь, смакую одну минуту за другой. И все казалось прекрасным, пока этот Джек Боутон не принялся поднимать меня на ноги. Потом я заметил, какие выражения отпечатались на ваших лицах, и дело явно было не в том, что мы с ним так разительно отличались друг от друга, стоя рядом. Вы давно уже знали, что я стар. Я до сих пор толком не понимаю, что именно увидел, но не собираюсь больше думать об этом. Это мне не понравилось.

На кофе он не остался. Все прошло довольно неплохо. Вскоре он ушел.

Если доживу, то проголосую за Эйзенхауэра.

Как жаль, что ты не видел меня в расцвете сил.

Я говорил о видениях. Помню, как-то раз, еще в детстве, отец помогал разбирать сгоревшую церковь. Молния ударила в колокольню, и та обрушилась на здание. В тот день, когда мы пришли разбирать ее, шел дождь. Кафедра не пострадала и так и стояла под дождем, а вот скамьи почти все сгорели дотла. Многие благодарили Господа за то, что это случилось в полночь во вторник. Выдался теплый день, да и дождь шел теплый, и, хотя укрыться было негде, никто не обращал на дождь особого внимания. Помочь пришли самые разные люди. Это напоминало встречу друзей за пикником. Лошадей распрягли, и те, кто помладше, вроде меня, лежали на старом стеганом одеяле под телегой, которую убрали с дороги, болтали, играли в шарики и наблюдали, как старшие мальчики и мужчины ходят по развалинам, выискивая Библии и сборники гимнов. Они пели, и все мы пели «Благословенный Иисус» и «Старый крест», а ветер дул с такой силой, что капли дождя добрались даже туда, где лежали мы. И эти капли были холоднее, чем те, что падали с неба. Дождь стучал по днищу телеги так же, как стучит по крыше. Я никогда не обращаю внимания на этот звук, но в тот день я его запомнил. А когда все пострадавшие книги были собраны, для них выкопали две могилы и сложили Библии в одну, а сборники гимнов – в другую, после чего священник, проповедовавший в той церкви (баптист, если мне не изменяет память), прочитал над ними молитву. Я всегда удивлялся, наблюдая за взрослыми, откуда они знают, что нужно делать в той или иной ситуации, знают, как надлежит поступать в рамках приличия.

Женщины сложили пироги и печенье, которые прихватили с собой, и книги, которые еще можно было использовать, в телегу, а потом прикрыли досками, брезентом и пледами. Еда почти вся отсырела. Похоже, никто не подумал, что может пойти дождь. К тому же наступало время сбора урожая, так что едва ли в ближайшем будущем люди нашли бы время собраться здесь снова. Кафедру положили под дерево и прикрыли попоной. Спасли все, что можно было спасти, хотя от здания остались по большей части осколки черепицы да гвозди. Потом собравшиеся снесли уцелевший остов, чтобы сжечь его, когда он подсохнет. Пепел намок под дождем, и мужчины, которые копались в развалинах, перепачкались черной сажей и грязью, так что мы с трудом отличали их друг от друга.

«Да, удивительны последствия несчастья»[14]. Это факт. Когда я сижу здесь в кабинете, слушаю радио и держу в руках какую-нибудь старую книгу, а дело клонится к вечеру, и ветер дует, и дом скрипит, я забываю, где нахожусь, и возникает такое впечатление, как будто я на минуту-другую вернулся в былые времена, и есть некая сладостность в этом ощущении, которая для меня непостижима. Но это делает ее еще более ценной. Я хочу сказать: невозможно познать истинную природу вещей даже на собственном опыте. Или, быть может, у них нет постоянной и определенной природы. Помню, как отец стоял под дождем, вода струилась с его шляпы, а он кормил меня печеньем из почерневших ладоней. Сзади возвышались останки обугленной церкви, а когда капли дождя падали на тлеющие обломки, от них поднимался пар. Дождь хлестал как из ведра, а женщины распевали «Старый крест», перебирая обломки и двигаясь с такой грацией, словно танцевали под этот гимн. Тогда ни одна взрослая женщина не могла позволить себе появиться на людях с неприбранными волосами, но в тот день даже достопочтенные дамы в возрасте распустили волосы, так что со спины все они походили на школьниц. Это было так весело и одновременно грустно. Я говорю об этом снова, потому что мне кажется, в тот самый момент я много чего понял в жизни. Сама скорбь часто возвращала меня в это утро, когда я принял причастие из руки отца. Мне это действо запомнилось именно как причастие, и я верю, что таковым оно и было.