Гадание на кофейной гуще - [60]

— Я и не делаю, — поспешила уверить я. — Это вы от влюбленности видите не то, что на самом деле. Это у вас пройдет. Нет, я, в принципе, порядочная, конечно. И совесть у меня, я думаю, есть. Она у большинства есть. Конечно, я стараюсь поступать так, чтобы она не слишком болела. Если у человека ревматизм, он ведь постарается не сидеть в сырости, потому что знает, что будет потом мучиться. С совестью, наверное, то же самое. Зачем мне, чтобы она меня мучила? Значит, я забочусь в первую очередь о себе, ведь так?

Он снова засмеялся:

— Когда тебя слушаешь, почти начинаешь верить. Все так логично! Вот ведь, сумасшествие какое. Я всегда ценил в женщине ум. Дуры меня раздражают. Но с определенного времени умные стали меня пугать. Я увидел, к а к они используют ум, и ужаснулся. А судьба подсунула мне тебя, умную и дурочку сразу. Разве мог нормальный человек на это рассчитывать?

В этот момент раскрылась дверь, и на пороге показалась уборщица с ведром. Я уставилась на нее, потрясенная. Я вообще забыла, что в мире существуют подобные вещи. А она тоже уставилась на меня, причем с крайним неодобрением. Юрий Владимирович крепко взял меня за плечо и вывел на улицу. По пути мы в основном молчали. У самого моего дома он повернул меня к себе и опять спросил:

— Ты меня любишь, Танька?

— Я вас люблю. — Я помнила, что ему хотелось словами.

— А ты часто любила раньше?

Я удивилась:

— Нет, никогда.

Для меня это было таким очевидным, я не понимала, зачем спрашивать.

Его лицо просияло откровенным самодовольством, и он твердо заявил:

— И не полюбишь больше никого. Я тебе не позволю.

Я засмеялась:

— А вдруг, прождав двадцать три года, я теперь решу пуститься во все тяжкие?

— Только попробуй! Все равно ни один из них тебя не стоит.

— А вы, в таком случае? — съязвила я.

— И я, разумеется, — с достоинством согласился он. — Только в меня-то тебя уже угораздило влюбиться, и назад не повернешь. Так ты дашь мне время, Танька?

Я в отчаянье произнесла:

— Я не знаю, как сказать, чтобы вы снова не стали обижаться, но вы должны делать так, как лучше вам. Я ведь не знаю, к а к вам лучше, только вы это знаете! У вас дети. И вообще…

— Что — вообще?

Я поняла, что он все-таки разозлился, но меня понесло, и я добавила:

— Когда человек привык, что на обед и ужин ему подают то, что ему нравится, это кажется ему естественным, и хочется чего-то другого. А на самом деле комфорт значит очень много, только люди осознают это, когда его лишатся.

Он мрачно буркнул:

— Иди, а то мы поссоримся.

А сам держал за плечи. Я никогда не думала, что убедить в чем-то влюбленного мужчину насколько трудно. Он все истолковывал не так, и я начинала представляться себе хитрой лицемеркой и ханжой. А я лишь хотела объяснить ему, чего я хочу. Он же сам просил у меня этого!

— Ты сейчас уйдешь, — вдруг вырвалось у него, — и тебя не станет.

Он посмотрел на мои руки, и я почему-то решила, что он ищет кольцо, чтобы взять на память. Я впервые пожалела, что редко ношу украшения. Ни кольца, ни цепочки — ничего. Тогда я вытащила из волос заколку. Ничего особенного она собой не представляла, самая обычная, очень удобная. Только протянуть ее я не рискнула. Я никогда не слышала, чтобы женщины дарили любимым заколки. Юрий Владимирович разжал мои пальцы и забрал ее, потом повернул меня и легонько подтолкнул к дому. И я ушла.

Дома, случайно глянув в зеркало, я застыла перед ним, потрясенная. Я стала другой! Это трудно передать словами, но я себя не узнавала. Возможно, потому, что передо мной была не прежняя Танька, а женщина, полюбившая женатого мужчину и мечтающая разрушить его семью. Танька, неужели это ты?

Я села на диван. Я не была счастлива. Я наконец-то полюбила, и меня наконец-то полюбили, но счастлива я не была. Мне было плохо. «Наверное, это мне наказание за самоуверенность, — подумала я. — Я не сомневалась, что никогда не полюблю женатого. Я осуждала Андрея и Риту. А я еще хуже. Гораздо хуже!»

Действительно, между нами была страшная и принципиальная разница. Они просто и невинно обманывали, а я хотела лишить двух детей отца. И хотела лишить отца его детей. Если хотя бы половина того, что Юрий Владимирович говорил про жену, правда, она не позволит ему с ними видеться. А он их любит. Очень любит. Он полюбил их гораздо раньше, чем меня. Они имеют на него больше прав, они от него зависят, наконец!

С другой стороны, а как быть мне? Разве я от него не завишу? Его нет со мною сейчас, и я ощущаю это почти физически. Нет, не почти! Те места, к которым он прикасался, которые он целовал, они горят, они помнят и они счастливы, а все остальное тоскует. Это трудно передать… Я никогда не подозревала, что любовь — чувство, возникающее не только в душе. Оно во всем теле, оно везде! Почему я должна жертвовать им? Я впервые полюбила в двадцать три года. Очень поздно, правда? А если я — однолюб и не полюблю больше никогда, так что ж мне, умирать теперь? Или полюблю, когда пройдет еще столько же лет, и мне будет сорок шесть, совсем старая, и я даже уже ребенка родить не смогу! Юрий Владимирович сам сказал, я не должна жертвовать собой ради тех, кто этого не стоит! Хотя именно его дети для него, наверное, стоят многого?