Гадалка. Карта Смерти - [40]

— Чем тебе не нравится? — спросила я, вертясь перед зеркалом.

— Нравится, все нравится. Пошли.

— Мне кажется, ты мне врешь и говоришь, что тебе нравится только потому, чтобы я быстрее собралась! — возмутилась я, глядя на скучающее лицо Тенлы.

— Итиль, мы вообще сегодня куда-нибудь пойдем? — вздохнул русоволосый. — Напяливай жилет и пошли! Ты в этих штанах всю дорогу ходишь, я разве хоть раз сказал, что они мне не нравятся?

— Так я не спрашивала, — кисло заметила я.

Тенла закатил глаза к потолку и вышел из комнаты. Расчесав волосы и заплетя их в косу, я в последний раз скептически посмотрела на себя в зеркало и крикнула:

— Все, иду!

Из кухни послышался вздох облегчения.

День становился все короче, и когда мы вышли из дома, я невольно удивилась уже наступившим сумеркам. Вместе с ними пришел и холод. Через пять минут я замерзла до костей, проклиная себя за то, что одела жилет, а не осеннюю куртку. Слава всем богам, «Пивомания» находилась совсем недалеко от северных ворот, сразу за первым же перекрестком. Проезжая здесь днем, я обратила внимание на это красивое здание, на площадке перед которым под ярким тканевым тентом теснились деревянные столики. Правда, ввиду осени поесть на открытом воздухе желающих было совсем мало. Сейчас же столики были убраны — то ли на ночь, то ли уже до весны.

Несмотря на пошлое название, харчевня внутри была очень приличной. Пиво здесь разливали прямо из больших деревянных бочек. Но и стоил здесь напиток из хмеля и солода на порядок выше, чем в харчевнях классом ниже. Народу в большом, хорошо освещенном зале теснились много. Около входа в кухню было возведено что-то вроде низкого помоста с лесенкой — наверное, именно с него столичный менестрель и будет петь песни. Но пока менестреля не было, и на помосте возвышался только стул.

Я поначалу растерялась и замерла в дверях: места в зале не было. За вторым от входа столиком сидела целая толпа стражников, и который именно из них пригласил меня послушать менестреля, я уже не помнила. К счастью, проблему решил Тенла. Он отвел приказчика в сторону и о чем-то тихо с ним поговорил, после чего тот проводил нас к свободному столу в самом центре зала с табличкой «заказано».

— Как ты это сделал? — удивилась я, усаживаясь на стул.

— Сунул ему три ома, — осматриваясь по сторонам, сказал оборотень.

— Три серебряных?! — опешила я.

— Ты же хотела послушать менестреля!

— Ну да, — поежилась я. В зале было тепло, даже жарко, но я все никак не могла отогреться.

— Я вычту полтора ома из долга, — коварно улыбнулся Тенла. — Еще пару раз сюда сходим и я тебе ничего не буду должен.

— Еще баня, — мрачно напомнила я.

Между тем в кухонном проеме появился худой бледный парень в кожаных штанах и с гуслями в руках. Оглядев толпу презрительным взглядом, он неспеша взошел на помост и сел на стул. Я покраснела, снова увидев острые кончики ушей, выглядывающие из-за волос. Это был тот самый эльф, которого утром я приняла за девушку.

Парень бережно положил на колени гусли и осторожно провел по струнам. Народ в зале затих, приготовившись слушать песню. Я тоже затаила дыхание. Картинно подняв небесно-голубые глаза к потолку, эльф завел первый куплет.

Не знаю, о чем была его песня. Он пел на староэльфийском, а я и эльфийский-то знала не слишком хорошо. Когда эльф окончил, я шепнула на ухо присмиревшему оборотню:

— Ты понял, о чем была песня?

Тот вздрогнул и нехотя шепнул в ответ:

— О любви матери к умершему ребенку. Грустная песня.

— Ты что, знаешь староэльфийский? — удивилась я.

— Немного.

Я посмотрела на Тенлу и решила больше ничего не спрашивать. Какой-то другой он стал после этой песни. Сколько же ему лет? Вопрос о возрасте постоянно висел у меня в голове, но спросить я так и не осмелилась. Наверняка оборотень все равно не ответит или отшутится.

Эльф завел новую песню. Народная лефийская мелодия частушек ввела меня в ступор — как это, эльф и частушки?! Остальные слушатели, видимо, решили также, и первую частушку парень пропел в абсолютной тишине. На второй ему робко начали подпевать, а к двадцатой уже горланили так, что заглушали гусли. Кое-кто выскочил из-за столов и даже начал танцевать.

Последняя частушка оказалась матерной. От изумления я раскрыла рот. Вот так эльф!. Я, конечно, не раз видела эльфов в своей жизни, но частушек, тем более матерных, в их исполнении не слышала ни разу. Просветитель Миэсел, чистокровный эльф, что вел у нас в Академии на первом курсе Теорию Магии, всегда вел себя подчеркнуто сдержанно. С тех пор в голове напрочь засело: эльфы холодны и горделивы.

Судя по реакции, остальной народ видел эльфов разве что на картинках. После частушек следующим трем песням был обеспечен успех. Допев последнюю балладу, эльф объявил перерыв и слез с помоста. Зал тут же зашумел. Забегали туда-сюда подавальщицы, разнося заказы. Застучали столовые приборы, забулькало пиво — впечатленный народ спешно набивал свои желудки.

Ковыряясь в тарелке, я одним глазом посматривала на Тенлу. Тот пил пиво, думая о чем-то своем. Меня так и подмывало порасспрашивать его о некроманте, о возрасте и о том, откуда он знает староэльфийский.