Габсбурги. Блеск и нищета одной королевской династии - [41]
Через три года Карл собрал под Барселоной международный флот и отплыл к побережью Африки, чтобы положить конец проискам турецких пиратов, которые под предводительством Хайреддина Барбароссы[129] из Туниса, делали небезопасным Средиземное море и мешали проплывать кораблям. Карл штурмовал во главе своих войск Тунис в невыносимой жаре африканского лета. Около двадцати тысяч христиан были освобождены из рабства, одеты за счет Карла и возвращены в Европу, где они повсюду разнесли славу об императоре.
Но и в эту первую, блестящую декаду его правления не обошлось без неудач. Время и большие расстояния, религиозная раздробленность, национализм: все это работало против Карла и его намерения создать универсальную христианскую империю.
Напрасно Карл набрасывал планы, как можно было бы сплотить огромную область владений, которая не имела ни географической, ни культурной, ни языковой взаимосвязи.
Его двор в Мадриде был самым космополитическим в мире. Аристократические семьи Испании и Германии, Италии и Бургундии посылали своих сыновей, чтобы они служили императору пажами и капелланами. Личная охрана Карла состояла из сотни немецких воинов, вооруженных алебардами, сотни испанских пехотинцев и сотни бургундских лучников. Он принимал в Орден Золотого Руна не только бургундцев, но и аристократов испанского, немецкого и итальянского происхождения. Канцлером у него был итальянец Меркурино ди Гаттинара[130], гофмаршалом — испанский герцог Альба[131], бургундец был его оруженосцем, шнуровал его ботинки и помогал ему надевать снаряжение.
Наиболее успешно Карлу удавалось сохранять единство благодаря семье. Его тетя Маргарита, правительница Нидерландов, посвятила себя от всего сердца жизненно важному перекрестку Европы, который был доверен ей, а именно Нидерландам. Его брат Фердинанд был его другим «Я» в немецкоговорящих странах. Его сестры были королевами Франции, Португалии, Венгрии и Богемии, Дании, Норвегии и Швеции. Его тетя, Екатерина Арагонская[132], младшая сестра его матери, делила трон Англии с Генрихом VIII.
И все же, разделяющие силы были сильнее, чем объединяющие.
6. Сердце на замке
«У нас благочестивый император, у него сердце на замке».
Мартин Лютер
Карл, в ярком спектакле своей жизни, постоянно настаивал на своих принципах. У него был широкий стиль, но это был стиль, который очень отличался от преходящего блеска и вспышек Франциска I и от деятельной, уверенной манеры и переливающей через край дерзости Генриха VIII. Один из друзей императора сказал скромно и просто: «Карл самый совершенный джентльмен, который есть и когда-либо будет».
Немногие короли оставили так много написанного — проекты, заметки, меморандумы, приказы, письма, но вся эта гора бумаг не могла выразить всего его влияния. Его воспоминания, которые он писал для своего сына Филиппа[133], сухи, безличны, составлены со скромнейшей сухостью в третьем лице и без приукрашивающих эпитетов.
«Это не то, чего я желал бы, — писал он собственноручно в одной приложенной заметке, — но видит бог, что я так писал не из тщеславия и если он обижен этим, то это происходит скорее от незнания, чем от злого умысла».
У него была гордость, родовая гордость Габсбургов, которую он нес как перо на своем императорском шлеме. Но, в отличие от большинства монархов его времени, он умел разделять службу и человека, и он всегда приписывал свои успехи Божьей помощи.
Когда ему передали известие о победе при Павии[134] и сказали ему, что французский король стал его пленником, Карл удивил иностранных послов в Мадриде своим сдержанным поведением. Он сразу же прошел в свою часовню и целый час молился там. Он не хотел допустить, чтобы праздновали победу, потому что, как он сказал, «эта победа завоевана кровью христиан». На следующий день он пошел пешком к мессе и попросил священника не хвалить его в проповеди и не говорить оскорбительно о короле Франции.
О себе самом он говорил, что он «не плачет».
Он только изредка смеялся. Слабая улыбка, может быть, играла на его губах, когда придворные шуты, которые для развлечения находились поблизости от него, дурачились, в то время как он обедал. У него были шутки, но это были остроты скорее интеллектуального свойства, сухо-ироническая деятельность меланхоличного, основанного на наблюдении сознания. Однажды, когда он прочел на надгробном памятнике испанскому аристократу эпитафию: «Здесь лежит тот, кто не знал страха», — он заметил: «Значит, он никогда не гасил свечу пальцами».
С детства окруженный льстецами, он не выносил лести. Однажды он сказал венецианцу Контарини[135]: «Это заложено в моей природе: упрямо настаивать на своем собственном мнении».
Посол елейно возразил: «Сир, настаивать на хорошем мнении — означает твердость, а не упрямство».
Со своей слабой, сдержанной улыбкой Карл сказал: «Иногда я настаиваю и на плохом».
Однажды, во время охоты в Испании, Карл заблудился и разговорился со старым крестьянином, у которого он спросил дорогу. Человек, который не имел никакого представления о том, кто перед ним, похвастался, что он видел, как в Испании правили пять королей.
