Габсбурги. Блеск и нищета одной королевской династии - [103]

5. Последнее письмо королеве Франции

Золотой дворец Шенбрунн опустел. Самой последней была свадьба эрцгерцога Фердинанда с Беатрикс, наследницей Модены[360], благодаря чему еще один драгоценный итальянский трон присоединили к династии. Младший сын Максимилиан[361] принял посвящение в сан и стал архиепископом Кельна, одним из самых толстых и богатых прелатов Европы и, что конечно было чрезвычайно желанно для будущих Габсбургов, членом курии.

Горькая печаль наполнила в последний раз душу стареющей императрицы. Ее первая внучка, Мария Терезия — ребенок Иосифа и Изабеллы, умерла незадолго перед свадьбой Антуанетты. Поговаривали со злостью, что ребенок смертельно заболел воспалением легких, бегая кругом по холодным комнатам бабушки. Она была особенно веселым и прелестным ребенком, «такая многообещающая и миловидная, — как писала Мария Терезия своей невестке, — любимица отца и единственный источник его успокоения». Иосиф, который был обречен на одинокое, бездетное вдовство, писал воспитательнице маленькой девочки: «Мне кажется, что не быть отцом — это больше, чем я смогу перенести. Мне будет недоставать моей дочери все оставшиеся дни моей жизни. Об одном я хотел Вас просить: передайте мне маленькое белое шерстяное платье, расшитое цветами, которое она всегда носила дома и ее первые каракули, которые я хочу сохранить вместе с письмами ее матери».

Должно быть, это был опустевший дом, в котором, вдруг, перестали раздаваться молодые голоса и немного осталось такого, над чем еще можно было посмеяться.

Эрцгерцогини Анна и Елизавета, обе старые девы, беспрестанно спорили; они ели за отдельными столами, за которыми каждую обслуживали ее собственные слуги. Елизавета, с ее обезображенным рубцами оспы лицом, иногда бывала так зла на мир, что целыми днями не обменивалась ни с кем ни единым словом. Однажды, когда у нее был, нарыв на щеке и британский посол нанес ей визит, чтобы выразить ей по этому поводу сочувствие, она рассмеялась и сказала: «Поверьте мне, что для сорокалетней незамужней эрцгерцогини даже дырка на щеке — развлечение. Ни одно событие, которое прерывает скуку моей жизни, не является несчастьем».

После смерти отца Иосиф делил трон со своей матерью, как соправитель. Это было бурное сотрудничество. Оба были своенравными сильными личностями и, кроме того, друг от друга их отделяло целое поколение, в течение которого совершился один из величайших духовных переворотов в истории человечества. Мария Терезия, дитя времен барокко, благочестивая католичка, воплощала все лучшее из того умирающего мирового порядка: старую, консервативную, патриархальную монархию. Иосиф, который приобрел свои знания у французских философов и впитал их дух, стремился к тому, чтобы за одну ночь просветить и преобразовать всю свою феодальную империю.

«Как получается, — писала ему мать, — что вопреки нашим истинным и неизменным намерениям, дела приобретают совсем другой оборот, что мы часто не понимаем друг друга».

Они все время сталкивались друг с другом, когда были вместе в императорском дворце Хофбург. Чтобы избежать пререканий, Иосиф отправлялся в путешествия так часто и так далеко, как только мог: во Францию, в Италию, в Богемию и Венгрию, в Польшу, в Россию.

Он читал в Неаполе своему шурину Фердинанду лекции из французских философов. Он уговорил другого своего шурина, короля Франции, подвергнуться небольшой операции, которая дала бы ему возможность, наконец, выполнять свои супружеские обязанности. Он сердил свою мать посещениями радикально настроенных французов, например, Жан Жака Руссо[362] в его парижской мансарде, или естествоиспытателя Буффона[363]. И он обедал с ее заклятым врагом — Фридрихом Великим.

Мария Терезия, между тем, располнела, у нее появились отеки. Она носила на ногах гамаши, и ей приходилось пользоваться лорнетом, если она хотела получше разглядеть людей, которые были всего за пару шагов от нее. Ее красота совсем исчезла и оспа, которой она заразилась у постели умирающей невестки, оставила глубокие шрамы. Во время путешествия в Пресбург, когда она ехала со своей обычной, отчаянной скоростью, карета опрокинулась, императрицу швырнуло лицом на рассыпанный гравий, что лишило ее последних следов привлекательности и едва не лишило зрения.

Ее профиль на серебряных талерах, отчеканенный в последние годы ее правления, похож на одного старого, сурового римского сенатора.

Ее лицо было все еще очень румяным, и она настолько страдала от жары, что едва ли когда-нибудь опускала веер, а ее окна день и ночь были открыты. Иосифу приходилось каждый раз надевать шубу, когда он входил в покои своей матери.

Императрица, однако, никогда не теряла чувства юмора. Однажды она стояла и разговаривала с графом Зинцендорфом[364], который был одного возраста с ней, но тонок, как доска и очень страдал ревматизмом. Она уронила прошение, которое хотела ему показать, и попросила поднять его.

«Увы, Мадам, я не нагибался уже целых двадцать лет», — огорченно возразил он.

Тогда императрица рассмеялась над ними обоими, потому что одна была такая толстая, а другой такой тонкий, что ни один из них не мог наклониться, и она позвонила лакею, чтобы тот поднял листок.