Г. В. Флоровский как философ и историк русской мысли - [7]

Дело в том, что в 1911 г. Флоровский серьезно увлекся трудами «новейших русских философов соловьевской школы»^[39], под впечатлением от чтения которых, очевидно, и решился написать Флоренскому — представителю этой плеяды, в наибольшей мере вызывающему доверие с точки зрения «церковности», — как‑никак доцент духовной академии!.. Кроме того, с осени 1912 г. Флоренский возглавлял печатный орган Московской духовной академии — журнал «Богословский вестник», и в качестве главного редактора пригласил Флоровского к сотрудничеству, что имело большое значение для начинающего автора. Ведь, как он писал Глубоковскому, «читать напечатанным то, что стоило многих дней работы, что писалось давно и обдумывалось и т. д., и знать, что одновременно и многие другие люди читают и проделывают за мною умственную работу — это побуждает в душе какие‑то странные, трудно определимые чувства»^[40]. В конечном счете, эти два ученых мужа — Глубоковский и Флоренский — олицетворяли для Флоровского два пути христианского познания: научно–исторический, который ассоциировался с Глубоковским — профессором более «научной» и либеральной Санкт–Петербургской академии, и путь богословско- метафизический, характерный для академии московской, настроенной более «церковно» и мистически, олицетворением которой выступал Флоренский.

В первом письме Глубоковскому, датированном 27 мая 1910 г., Флоровский лаконично, но очень емко охарактеризовал свою жизненную ситуацию: «Происхождение из духовной семьи, тяжелая болезнь, обрекавшая и обрекающая меня на одиночество, природный характер и склонности — все это способствовало развитию религиозного направления (чувства, не скажу) и придания религиозного наклона моим научным занятиям». Флоровский ощущает свою способность и призвание к продуктивной научной работе, однако религиозный характер его интересов вызывает «недружелюбность членов семьи» — представителей «секулярной» науки: «Семья сулит мне ту же ученую дорогу, по которой пошли братья моей матери, да и мой брат и сестра». Естественным выходом было бы поступление в духовную академию, однако оно представляется затруднительным по причине слабости здоровья, и, таким образом, ничего не остается, как готовиться к поступлению в университет. В связи с этим Флоровский возлагает свои упования на моральную и интеллектуальную поддержку Глубоковского. Второе письмо Глубоковскому написано 19 февраля 1911 г., — когда до окончания гимназии оставалось меньше полугода, — и свидетельствует о готовности в корне пересмотреть жизненные планы. Флоровский сообщает, что, несмотря на ухудшение здоровья, «принципиальное согласие на поступление в Академию (очевидно, речь идет о согласии со стороны семьи. — А. Ч.) мною, наконец, получено, и через год (в 1912) я, может быть, войду в храм — богословской науки»^[41].

Вскоре после этого, 16 марта 1911 г., Флоровский написал первое письмо Флоренскому, с которым спешил поделиться своей уверенностью, что должен поступать именно в духовную академию, которую воспринимает как наиболее прямой путь «служения Господу» и уповает на поддержку со стороны Флоренского в осуществлении своей мечты: «Моя заветная мысль, не оставляющая меня уже третий год, — поступить в Академию, и на пути к осуществлению этой мечты ряд непреодолимых с внешнего вида препятствий… Академия для меня является больше, чем школой учебной, она должна — по моему разумению — заучить меня быть христианином… Я стремлюсь в Академию, чтобы вырваться из мучительных противоречий, чтобы всецело предаться богоискательству, чтобы в изучении богословия окрепнуть духом, всецело предаться на служение Господу… Я не знаю, что делать. Пишу Вам, как старшему брату во Христе».

Помощь Флоренского ему тем более необходима, что не только «секулярно» настроенные родственники–ученые выступают против, но и «отец, верующий пастырь Церкви, однако, не относится к моим убеждениям с полным одобрением. Я колеблюсь из стороны в сторону, то я начинаю утверждаться в вере, то все идет прахом». Амплитуда этих колебаний широка: от вопросов метафизического порядка до житейских, бытовых. Наряду с жалобами на болезнь, которая привязывает его к дому, Флоровский делится своим страхом выпасть из родительского гнезда: «Могу ли я жить вне родительского дома, вдали от родительского попечения, без ласки и привета, да еще в общежитии, "на людях"»? В любом случае, он не чувствует себя готовым поступать в академию сразу же по окончании гимназии, следующий год он планирует «употребить на основательную подготовку к экзамену»^[42], а пока надеется получить разрешение побыть вольнослушателем — не иначе, как по примеру В. С. Соловьева, имя которого, впрочем, при этом не упомянуто.

Спустя две недели, 30 марта 1911 г., Флоровский пишет очередное послание Глубоковскому, преисполненное новых горестных сомнений. Теперь к страхам по поводу своей болезни, привязывающей его к дому, прибавляется внезапное охлаждение былого мистического воодушевления и мысль, что его истинное призвание не в богословии, а в науке, где он может «с успехом работать». «Приближается пора выпускных экзаменов, и вопрос о том, куда деваться после них, приобретает наибольшую резкость; и вместе с тем сомнения и недоумения усиливаются и создают нерешительность. Если еще неделю назад я так категорически решал поступить в Академию, и именно в Московскую, чтобы предаться изучению догматического богословия и метафизико–философских проблем и утвердиться в охватившем эту академию мистико- религиозном–арационалистическом направлении, что и думать не мог о чем‑либо ином, — то теперь наоборот, какой‑то панический ужас возбуждается во мне Московской Академией и мистикой и пр., и я решаю посвятить себя изучению исторических дисциплин в связи с религией… Однако, возможен поворот назад и повторение прежнего увлечения мистикой».