Фузеи и Карамультуки - [24]

Изначально община сахабов вокруг нашего господина Мухаммада (МЕИБ) возникла как союз полевых командиров. Это было сообщество воинов, которые вне зависимости от своего биографического происхождения и превратностей доисламского периода своих жизненных путей приняли решение выйти на путь Всевышнего в готовности пожертвовать своим имуществом и своими жизнями. Тем самым, они превратились в тип людей особого качества: людей жертвенного подвига и реальной властной силы.

От «мужских союзов» германского язычества такое монотеистическое сообщество воинов отличается не только исповеданием Ислама. В техническом плане это «мужской союз» с чертами самоорганизующегося и самовоспроизводящегося «гражданского общества». Иными словами, воины Всевышнего – это не безбрачные рыцари-монахи, не истребительная ватага викингов и не буйное братство Запорожской Сечи. Все перечисленные структуры представляют собой, фигурально выражаясь, «огонь без подпитки», который, пока может гореть, обжигает враждебный мир, но рано или поздно выдыхается, захлебнувшись мировой влагой. Исламский джамаат – это полноразвитый социум, обладающий внутренним ресурсом для воспроизводства, независимым экономическим потенциалом и необходимым многообразием человеческих типов и моделей социальной адаптации с той только особенностью, что над всем этим доминирует и все это использует как свой ресурс воин, являющийся антропологическим стержнем мусульманской общины.

Реальная политическая история тех немногих межвоенных лет, которые были отпущены Ичкерии, показала, как это происходит сегодня на самом деле. Был президент со своим аппаратом, фантомная государственность, немедленно породившая национал-бюрократию со своими национал-бюрократическими приоритетами. Эта президентско-государственная игра в то, чтобы все было «как у больших», стало основным оружием Кремля против Чечни. Национал-бюрократические приоритеты являются прекрасным рычагом давления в сторону соглашательства, компромиссов, в конечном счете, конформистской сдачи позиций, за которой следует молниеносный «укус гадюки» – военный удар, добивающий дезориентированное, утратившее свой идеологический и проектный вектор государство (подобный же путь сегодня проходит Исламская Республика Иран, связанная по рукам и ногам мифом о необходимости соблюдать «национальные интересы»).

Но этому президенту (лично беспредельно честному человеку, которого Всевышний удостоил высочайшей для мусульманина чести стать мучеником на поле боя) противостоял союз полевых командиров – сообщество тех, кто, опираясь на личный статус безупречных воинов и обретенную на этой основе лояльность

ближайших соратников, выступили как истинный коллективный субъект суверенитета. Это они противостояли конформизму и соглашательству группы людей, паразитировавших на «государственном фантоме». Это они «поправляли» государство во всех спорных моментах. Пресса вокруг Чечни визжала и изгалялась по этому поводу: чеченцы-де не способны к организации современного государства! У них, мол, ничего не решающий «зиц-президент», окруженный бандитской вольницей, которая плюет и на него, и на мировое сообщество, и на политику с дипломатией… Насчет «бандитской вольницы» многое могли бы поведать службы Кремля, засылавшие в разгромленную послевоенную республику провокаторов и контролировавшие местный криминал, к сожалению, более эффективно, чем ветераны первой войны. Но именно это противостояние полевых командиров государству, пытающемуся говорить сразу и от имени народа, и от имени идеи, есть фундаментально необходимое противостояние общины верующих отчужденной от них системе, поставленной с целью координации.

(Такое имело место, кстати, даже в истории США до Гражданской войны 1861–65, когда вооруженный самоуправляющийся народ, представлявший собой в ранних США сеть религиозных общин, постоянно напоминал президенту и конгрессу страны о своем праве спросить с них явочным порядком).

Политический урок-2

Следующее, что необходимо извлечь мусульманам из исторического опыта Ичкерии и из деятельности трех ее президентов-мучеников, есть понимание полной бессмысленности и неэффективности западной «демократической» модели, основанной на всенародном избрании законодательных институтов и глав исполнительной власти. Зелимхан Яндарбиев неоднократно пытался объяснить автору этих строк как до выборов президента (на которых победил Масхадов), так и после победы Масхадова, почему, собственно, он допустил эти выборы. Ведь ясно же, что в разбитой войной стране не может быть и речи о нормальном политическом процессе! Как минимум, пара лет требовалась на восстановление хотя бы подобия «гражданского общества». Объяснение Яндарбиева сводились к тому, что ему было важно продемонстрировать миру способность чеченского народа пользоваться демократическими процедурами. Честно говоря, такого рода резон меня не убеждал. Судя по всему, не убеждал он и Зелимхана, который к этой теме возвращался при мне несколько раз.

Действительно, сама идея президентских выборов в Чечне через несколько месяцев после окончания опустошительных и крайне отягощенных боевых действий, выгнавших за границу половину ее довоенного населения и оставивших без крова половину оставшихся, выглядит очевидной нелепостью. Нелепость не проходит бесследно. Именно этим внутренним противоречием, заложенным в постхасавьюртовский политический процесс в Чечне, и объясняется двусмысленность масхадовского статуса: легитимный президент для всего мира, террорист для тех, кто подталкивал его к этому президентству – для Кремля.