Футуроцид. Продолженное настоящее - [28]

– И знаете, что я вам, ребята, скажу? Лучше уж умереть от чумы, чем из тебя, живого, будут высасывать кровь комары, каждый размером с мизинец.

Отец Либби нас не только запугивал. Иногда, вероятно, устав от ужасов Диких земель, он рассказывал на уроках очень любопытные вещи. Например, забегая по учебной программе вперед, он нам объяснил, что гомосексуальная ориентация помимо божественных оснований имеет еще и мощный биологический базис. В древних племенах «голубые» мужчины охотились, разумеется, как и все, но не стремились к продолжению рода, то есть обеспечивали пищевой ресурс, но не увеличивали демографическую нагрузку на племя. То же самое и с «розовыми» женщинами, лесбиянками: они ухаживали за чужими детьми, но не рожали своих. Экономическая выгода налицо. Племя, имевшее гомосексуальную страту, обретало конкурентные преимущества. Возможно, добавлял отец Либби, здесь наблюдались зачатки биологической специализации, ярко выраженные у муравьев: рабочие муравьи трудятся, но не размножаются. Только у муравьев специализация строгая, генетическая, за пределы ее выйти нельзя, а у вида хомо сапиенс она лабильная, скорее всего гормональная, тоже, конечно, в источнике генетическая, но допускающая вариации.

Он также очень интересно рассказывал о тысячелетней войне, которая шла между маргинальными гендерами и натуралами. Когда экономика человечества подросла и у государств появилась возможность содержать «непроизводительные сословия»: ученых, врачей, воспитателей, учителей, биологический смысл гомосексуализма исчез, его социальные функции уже могли выполнять натуралы. Однако повышенная энергетика «периферических гендеров», поскольку она не растрачивалась на репродукцию, стала вызывать опасения. Гендерные меньшинства начали восприниматься как конкуренты «настоящего человечества», и в истории были периоды, когда они безжалостно уничтожались. Натуралы завидовали и «розовым», и «голубым», потому что те были умнее их, талантливее и активнее. А зависть, естественно, перерастала в ненависть и непримиримость с обеих сторон.

– Сейчас начался совершенно новый этап эволюции, – говорил отец Либби. – Бог и природа, которая является прямым его воплощением, убедительно показали нам, что ненависть приводит к разобщенности мира, разобщенность – к войне, а война, какие бы благородные цели она ни провозглашала – к взаимному и тотальному истреблению. Посмотрите на наше нынешнее состояние: человечество, если только можно назвать его так, еле тлеет в крохотных локусах, разбросанных по необозримым пространствам Диких земель. Вот-вот погаснут и эти последние искры. Но вместо того, чтобы протянуть руки друг другу, вместо того, чтобы объединиться перед глобальной угрозой, мы по-прежнему стараемся уничтожить всякого, кто хотя бы чуточку не похож на нас. Мы забываем, что не только иной не такой, как мы, но что и мы, прежде всего – не такие, как он. Мы забываем, что бог есть любовь, и что наша задача – не победить, а, напротив, остановить нескончаемую войну. Лишь тогда мы можем рассчитывать на выживание.

Мы слушали эти речи отца Либби в некоторой растерянности. Многие в нашей группе мечтали, что через год, когда начнется профессиональный отбор, они попадут в гвардию, в спецвойска, занимающиеся как раз обеззараживанием «грязных» генетических территорий, станут героями, образцами мужества, доблести, теми, кто возвращает Земле первоначальный интактный облик, вновь делает ее чистой и безопасной. И вдруг главное – не война, а мир. Главное – не убить чужака, а спасти, протянуть ему руку.

Было от чего испытать настоящее потрясение.

Я, во всяком случае, его испытал.

Мое положение вообще было сложное. Уже в первые дни чумы начали распространяться упорные слухи, что это не просто спонтанно вспыхнувшая болезнь, а целенаправленная диверсия со стороны подлых и коварных фемин. Девчонка-урод вовсе не случайно попала к нам в плен. Она сдалась специально, будучи зараженной соответственно сконструированным вирусом. И тот, кто ее выпустил, находился с ней в сговоре.

Я догадывался, откуда эти слухи ползут, поскольку то и дело ловил направленный на меня, полный ненависти взгляд Петки. Что хуже всего, он был не один. Как раз в это время Медцентр, до сего глухо молчавший, прислал нам партию двух пробных лекарств, таблетки оранжевого и зеленого цвета, с предписанием принимать их – раздельно по группам – три раза в день. Правда, Чугр, произведший анализы в лаборатории, по секрету сказал мне, что оранжевые – это, может быть, и лекарство, там присутствует какое-то сложное органическое вещество, он его не в состоянии определить, но вот зеленые – цвет надежды – это уж точно плацебо.

– Нет, не толченый мел с сахаром, это было бы слишком просто, они в Медцентре не дураки, намешали туда много чего, но могу поручиться, что фармакологических компонентов там нет. В общем, разделили нас на контроль и опыт: контроль пусть вымрет, не жалко, зато опыт докажет действенность или недейственность препарата.

Чугр, видимо, поделился секретом не только со мной. Ночью дверь в медотсек была грубо взломана, упаковки с оранжевыми таблетками испарились, и нетрудно было понять, в чьи руки они попали. Еще до чумы выделилась у нас в классе компания, которую возглавил Мармот, низкорослый, но крепкий, бицепсы у него вздувались как кегельные шары, из генетической линии «ОТ», как считалось, самой бесперспективной, а вместе с ним – Слюнтяй, Погань, Рожа, шестерки на побегушках. Меня они все же побаивались, не трогали, но тех, кто слабее, тихонечко, но постоянно давили: то отберут за обедом десерт (давали нам иногда сладкие леденцы), то новенькую куртку заменят на свою старую, заношенную, дырявую. Теперь же, когда не стало надзора учителей, вконец обнаглели: захватили самый большой дортуар, никого туда не пускали, работали только на автоклавах, чтобы не контактировать с заболевшими, переносить тела умерших гоняли других. А на следующее утро после взлома дверей открыто жрали за завтраком оранжевые таблетки, да еще ухмылялись, поглядывая по сторонам: кто пикнет? Чугра они избили, чтобы молчал. Тот приполз на завтрак весь в синяках, с заплывшим глазом, с кровоточащей распухшей губой, наглядное предупреждение всем остальным. На вопрос отца Либби: что произошло? – невнятно пробормотал, что упал с лестницы. Да и что отец Либби мог сделать?