Конечно, в этом. Я не стану говорить здесь о Шершеневиче «Романтической Пудры», так как там еще поэта не окончательно схватили стальными зубами пасти города, так как еще не так тяжело над ним нависла громада спрута-города, города современности и, соответственно, приемы его творчества не достигли еще той изумительной нервности, сплочено-хаотической сжатости и безумного пульсирования электрических толчков, которых полна его следующая книга и стихи, невошедшие еще в отдельный сборник, но появившиеся в различных периодических изданиях, главным образом, в выпусках «Мезонина Поэзии». Не стоит, конечно, говорить о «Весенних Проталинках» или о «Carmina», об этих этапах творчества поэта говорилось достаточно, и имеют ли они какое иное отношение к Шершеневичу «Экстравагантных Флаконов», кроме того разве, что они дали поэту возможность зарекомендовать себя хорошим мастером стиха.
Перехожу к «Флаконам». С первой страницы глядит уже ужас городи, хотя ни одна строчка не сказала вам о нем, и только разве «аккорд электричества» еще сильнее ударит вас в бешеном темпе ритма «торопливых гаерских ног». И под «больную улыбку жизни» стучат эти строчки о скользящих и ранящих мгновениях, гримасничает окровавленная мука — кривляющегося перед «бесполой жизнью» поэта.
И везде и всюду ужас и растоптанное сердце. Вот Прекрасная Датт поэта:
Вы бежали испуганно, уронив вуалетку,
А за Вами, с гиканьем и дико крича.
Бежала толпа по темному проспекту
И их вздохи скользили по Вашим плечам.
И она брошена, невыразимо брошена в объятия толпы, и на ее губах бессилие ответа, распятой на том же кресте:
И кому-то шептали: Не надо! Оставьте!
Ваше белое платье было в грязи…
Но за Вами неслись в истерической клятве
И люди, и здания, и даже магазин.
И любовь его там, где
Сумасшедшая людскость бульвара,
Толпобег по удивленной мостовой,
Где
Толпа гульлива, как с шампанским бокалы,
С немного дикостью кричат попури,
А верхние ноты, будто шакалы,
Прыгают яростно на фонари,
И эспри
И его любовь — жуткая пытка, боль от конца до начала:
Я руками взял Ваше сердце выхоленное,
Исцарапал его ревностью стальной,
И, вместе с двойником фейерверя тосты,
Вашу любовь, до утра грызли мы,
До-сыта, до-сыта. До-сыта,
Запивая шипучею мыслью.
(Альманах «Крематорий Здравомыслия»)
И весь мир для него — перевернутая кинемофильма, и только с «очками для близоруких на душе» он может войти в кинемо, и вот признанье поэта о своей роли в этом кинемо:
Я дивлюсь и вижу удивленно в кресле;
Все это комично; по детски; сквозь туман
Все сумасшедшие; и мне весело,
Только не по Вашему, когда я гляжу на экран.
И в этом кинемо
Счастье перегорает, как электролампа,
И добрые мысли с мещанским бантом
Разгуливают по кабинету, важны, как герцог!
О, бархатное, протертое сердце!
И остается «Только тоска». А за всем зорко следит Дьявол «Сухопарый, скрестярукий, неспешный в созерцании факта», единственный страж и блюститель королевы-жизни, перезрелой кокетки, где висит истерический крик:
Пожалейте, проклятые, меня, не вашего,
Меня — королевского гримасника.
А как сделаны эти стихи, кричащие о боли строчки! Ритм? Это не продолжение работы, начатой символистами в области свободного стиха, это самостоятельно разработанный ритм остроугольных рисунков и переламывающихся линий. И быть может ничто другое, как этот жесткий ритм, обостренный жестокими диссонансами. Кстати, здесь о рифме «Флаконов». Вадим Шершеневич давно, уже с «Carmina» исключительный мастер рифмы, а в Флаконах и это изощренное мастерство достигает своего апогея. На каждом шагу новые экскурсы в эту область, и экскурсы, почти всегда удачные, полные интереса не только новой игрушки, но и ценного нового приобретения.
Ю. Эгерт
КОНСТАНТИН БОЛЬШАКОВ. СЕРДЦЕ В ПЕРЧАТКЕ. К-ВО «МЕЗОНИН ПОЭЗИИ». М. 1913. 45 к.
Книга К. Большакова несомненна интересна. Интерес ее не в некоторых довольно безобидных бутадах, но в самих устремлениях автора. Поэт, как нам известно, еще очень молод, эта книга — первая, появившаяся на витринах, так как предыдущая была конфискована. Нам кажется, что в дебютанте самое главное не достижения, а достигания.
Со многими приемами автора можно не соглашаться; так, нам кажется слишком внешним приемом поломка грамматики в тех строках, которые автор хочет выделить.
…Сымпровизировать в улыбаться искусство
…Чтоб взоры были, скользя коленей, о нет, не близки…
Конечно, автоматическое внимание задерживается на таких стрелках и поэт достигает желаемого, но едва ли это чисто-художественный метод, а не измененный курсив в стихах.
Также можно оспаривать — принадлежит ли к поэзии пьеса «Весна», написанная почти исключительно неологизмами без определенного значения, вроде, «Эсмерами, вердоми труверит весна».
Конечно, можно легко понять, что «Эсмерами, вердоми» творительный множественного и расшифровать построение всех строк, но все же это скорее словесная музыка, чем она кажется и претендует быть.
Можно указать на некоторую тяжеловесность расстановки слов (над стихов амурицей), можно оспаривать удачность некоторых неологизмов, напр. «Медлительность ручная». Кажется, что второе слово произведено от «река». а оказывается от «речь».
