Футурист Мафарка. Африканский роман - [50]

И король предался ему, как мертвый. Но его ноги шли во сне, неся сердце из долины в долину под чудным солнцем, тяжелым и низким, таким низким, что приходилось нагибаться, чтобы не удариться лбом об его золотые колючки.

Таким образом, король достиг поля ржи, бархатистого от зеленых и кислых лучей. Его охватило желание повалиться там, подобно ослу, задрав ноги кверху; он так и сделал, с наслаждением, потому что усталость и тошнота сморщили его горло, легкие, желудок и кишки.

Лежа на спине, с голой грудью, он без страха смотрел, как на него быстро спускалось солнце. Быстрота светила была такова, что Мафарка едва успел заметить, как изменилась форма диска. Теперь это была колоссальная курица из массивной меди, простиравшая горизонту крылья света. Когда она была совсем близко от него, она затряслась и упала к нему на грудь.

Мафарка закричал от восторга, сильно задыхаясь:

– О, солнце! О, курица, несущаяся большими, волшебными и золотыми яйцами!.. Вот яйцо моего сердца… Согрей же его, обожги его, высиди его!..

И так как он все еще спал, то ему снилось, что он задремал в глубокой ржи. Боль в груди заставила его подскочить. Это были, конечно, неистовые удары клюва, снизу вверх, о скорлупу его сердца.

– Мой сын! Мой сын! Это ты хочешь родиться!.. – вскричал он. – Мой сын, чудная небесная птица с мелодичными крыльями!

Когда он проснулся, солнце уже исчезло и вечерняя: свежесть распускалась, как огромная влажная роза. Мафарка выпрямился и его рот возжелал испробовать богатую выставку апельсинов, перевозимую облаками, подобно раскаленным телегам, в пышных колеях заката, на вздрагивающих ослепительных колесах.

Теперь судно скользило между черными барками, косматыми и просмоленными мраком, который медленно надвигался, толкаемый невидимыми гребцами. Тяжелые носы барок враждебные и угрюмые двигались по серебру вод. Узкий канал открылся перед бушпритом и судно извивалось среди полузатопленных земель, мягких и набитых травой, откуда поднимались хрустящими взлетами огромные голубые птицы.

Они были столь великолепны, что юнга долго в экстазе смотрел на них, забыв о руле. Судно село на мель.

Резким движением Мафарка схватился за руль: он узнал опасный пролив Гандаборру. Перед ними море, выпуклое от движущихся теней и утесов, было непроницаемо. Испугавшись, маленький юнга начал плакать. Мафарка медленно спустил челнок и скользнул в него. Потом, отвязав канат, он стал грести, чуя невидимые рифы, и устремил взор к неясным далям пролива.

Над его головой сине-черное небо, бесконечно далекое, украшалось мириадами звезд. Внезапно король обернулся: парусное судно исчезло. На западе не было ничего, кроме тонкого облака желтого плюша, мягкого от пальцев ветра и похожего на чижа, приглаживающего золотым клювом шелковые крылья.

Мафарка снова взялся за весла, все более и более погружаясь душою в безграничную печаль. Перед ним вырастали высокие утесы и их фасады сказочных храмов выдалбливались сверху до низу гневными тенями, отделенными друг от друга сероватыми колоннами, которые поддерживали фронтон базальтовой горы.

Это были Подземелья Каталеторо. Когда Мафарка стал приближаться к ним, его глаза увидали, как постепенно двигаются между колоннами мягкие и волнистые призраки! Можно было подумать, что это профиль толпы, мерно склоняющейся в молитве. Но его грудь, на секунду в тревоге сжавшаяся, расширилась от удовольствия. Он заметил, букеты коренастых пальм и банановых деревьев, наполовину скрывавших вход в Подземелья. Вдруг король остановился; его горло было ущемлено раздирающим рыданием, идущим от глубины тела и обдирающим стенки легких.

Он хотел закричать, но страх сковал его. Глаза же удвоили силу, чтобы различить что-нибудь в темных пустотах, роющих огромный и священный фасад.

Да, да! Это не было галлюцинацией чувств. В этих двух теневых ядрах два очень кротких, несмотря на темноту, профиля выделялись на окрестной черноте еще более черным. Казалось, что они были изваяны из сердцевины самой плотной ночи черного дерева.

Это были образы самые дорогие и священные из всех земных и небесных образов!.. Образы его отца и матери, измененные вечным ожиданием, пригнанные в самое сердце Бога; образы, которые Мафарка хотел бы оросить и омыть потоком слез!

Ах, почему его лодка не слушалась напряженных мускулов? К чему эти зловещие медлительность и ощупь в жирных травах и на остриях камней?..

Ему хотелось бы броситься на берег и бежать, задыхаясь, и броситься к их ногам, чтобы целовать следы их шагов и спрятать лицо в поднятой ими пыли.

Наконец, не выдержав он выскочил из лодки, и, по пояс в воде, схватил свою гиппопотамовую кожу и взвалил ее на спину.

Несмотря на нежное коварство бегущих песков, он подвигался большими шагами, и голос его вырывался изо рта. Это были смутные слова, убегающие сквозь зубы, как женщины, обезумевшие от пожара, задыхающиеся у дверей.

– О, отец мой! О, моя мать! Вот я! Вот я!.. Ради Бога, не гоните меня!.. Я иду к вам!.. Я иду и несу на спине брата, погибшего в борьбе возле меня!..

«О, не обвиняйте меня в братоубийстве! Вы знаете, что я тысячу раз отдал бы свою жизнь, лишь бы защитить его от смерти на один день, на один час! О, ничто не сможет утешить меня! Ах, видите ли?.. О, злосчастная судьба!.. Почему его укусили в ногу? И я был бессилен против яда зловещих псов! Может быть, я плохо поступил, что увлек его за собой на вал! Я уже слышу твои, о, мать, упреки… твой прерываемый рыданиями голос. О, твоя бедная, скорбящая грудь! Как она должна страдать, когда ты говоришь!.. Ветер ли это плачет с такою разбитою и хрипящею грустью нищенки!.. Нет! Нет! Это ты, моя мать!..