Футболь. Записки футболиста - [29]

Перед игрой ночь или две не спишь. Не можешь уснуть. В голове все время прокручивается картина будущей игры. «Вот я получаю мяч, сразу одним касанием обрабатываю себе на ход и, нет-нет, сразу же врезаюсь в защитника. А вот я получаю мяч, в одно касание обыгрываюсь с Палычем, выхожу один на один с последним защитником, показываю ему влево, а сам вправо с ударом. Нет-нет, получаю мяч спиной к воротам, защитник за мной, корпус влево — защитник влево, мяч обрабатываю касанием вправо и тут же сам ухожу вправо и делаю сильный прострел вдоль ворот. Нет-нет…» И так — до середины ночи, когда твой сосед уже посапывает и мешает тебе уснуть. Кое-как засыпаешь под утро, разбитый, на зарядке немного встряхнешься, после завтрака — опять в постель, поспать, но опять начинается прокрутка будущей игры, всех переберешь, со всеми перепасуешься. И вот вялый, сонливый выходишь на поле и вдруг после первого касания мяча чувствуешь легкость, уверенность, попадаешь в игру неожиданно, носишься по всему полю, да еще, если забьешь, все — класс, после игры, после душа, тебя поздравляют, идешь домой, думаешь только об одном — упасть, уснуть. Но только коснулся постели — в голове опять крутеж — как все было, всю игру пересмотришь за ночь снова, словно на видике возвращаясь к лучшим местам. Так и не спишь, пока нервное напряжение не спадет. Был такой защитник в «Локомотиве» — Валера Зайцев, он рассказывал мне, что после игры он даже и не ложился спать, зная, что не уснет. Он просто садился на балконе и всю ночь смотрел на улицу, на Москву, нервы были так напряжены, что только на следующий день он начинал восстанавливаться. Вообще это происходит непонятно почему. Иногда — все наоборот. И режимишь, и спишь хорошо, и легкость чувствуешь, а вышел на игру — такая тачка, такой тяжелый, и все невпопад. Так же и с поддачей. Однажды я в конце сезона не спал две ночи, да еще немного выпивал, я не собирался играть, а пришел на стадион, мне говорят, иди раздевайся, кто-то заболел, будешь играть. Я думал, что умру, но вышел, размялся, пот пошел, и я дал, может быть, свою лучшую игру. Многое непредсказуемо в ней. Иногда и классный игрок выйдет на поле и не пойдет у него игра, и так он затоскует, заблудится на поле, что и не различишь среди других, а после игры сядет на скамейку, голову опустит, руки свесит и не хочет раздеваться. «Что случилось?» — спрашивает тренер с ехидной рожей. А он сидит, не отвечает, потом бросит: «Да вот шип натирает до мозоли, не могу…» «Что? Шип? Да какой шип, игру сдали, а ты шип, енть…» И ведь никто не поверит, что именно поэтому он и скис, игрочила, мастер. Это может понять только тот, кто играл. Но спуску и он тренеру не даст, и скажет: «А ты чего, не видишь что ли? Меняй! Я за игру не держусь. Говорила. Ты лучше садись на самолет, пока мы прикатим автобусом, лети домой, иди в обком и души его… обком… енть… Доплаты нет, премий нет… а ты — играй… Лети и души обком… Обком души…» И уходит с этими словами в душевую, а тренер, он тоже подневольный, летит домой, идет в обком, душит его…

Надо сказать, что тренерская доля незавидная. Их как назначают, так и снимают неожиданно. Особенно, у руководства самодуров. Обычно решение принималось на уровне секретаря обкома, республики или города. Искать обоснованности решений не приходилось. Все принималось на уровне — «нравится — не нравится». Ни перед каким авторитетом не останавливались. Владимир Полосин, сделавший «Таврию» классной командой, выведший ее впервые в жизни в высшую лигу, из-за неуспехов первой половины сезона среди лучших команд был убран в течение одного дня, без объяснения, с унижающими мелочными счетами за телефонные разговоры вслед. А тренер и человек он был и есть — великолепный. Он сейчас работает в «Шиннике» и дай-то ему Бог! О, если бы только он один! За тридцать пять лет существования «Таврии» как команды мастеров старших тренеров поменялось около сорока. В среднем тренер не работал и года с командой. О каком качестве игры можно говорить? Правда, и среди тренеров были случайные, но это реже. Бывали и есть случаи, когда игроки, недовольные тренером, на тайной сходке решали убрать его. Два пути здесь: первый — игроки начинают сплавлять тренера игрой. Каждый игрок, вроде бы, в порядке, а все валится на тренера — через слухи, сплетни, которые доносятся в обком. Сама игра ухудшается настолько, что тренер не в силах повлиять на команду и его вызывают на ковер… В команде он больше не появляется. И игроки целы, и начальство довольно, что можно списать все на него одного. Второй вариант, когда группа игроков за спиной тренера идет сама на прием к кураторам в обком, райком и т.д. и ведет серьезный стук на тренера. Затем вызывается сам «провинившийся», и ему выкладывается все. Если он сумеет убедить начальство, что надо убрать из команды двух-трех инсургентов, и при этом гарантирует улучшение игры и высокое место в турнирной таблице, то идут на это, если не очень противен им он, тренер… Тогда тренер разбирается со стукачами, набирая новых игроков. Но все это, конечно же, не способствует футболу, успеху футболистов. Все это — гнусь, да и в принципе не новость, ибо — просто калька с жизни советских трудовых коллективов, нормы партийной и беспартийной жизни. Увы, в футболе, как и в искусстве, лучшие игроки— не есть лучшие люди. Чаще всего все человеческие пороки поселялись в самом талантливом, самом нужном игроке. Вот здесь существует до сих пор порочная советская система подхода — чем возиться с ним, пытаться приспособить игру команды к его индивидуальности, пытаясь выровнять и его личные качества, его просто напросто отчисляли, недолго помучавшись. Отсюда многие команды представляют собой собрание послушных середнячков, вместо одиннадцати строптивых, резвых игрочищ. Да, здесь нужно быть самому личностью, чтобы заставить их слушаться. Таким был Маслов в «Торпедо» и в киевском «Динамо», Якушин и Бесков — в «Динамо» московском и в «Спартаке», ну, конечно же, Аркадьев. В последующие годы — Лобановский, Иванов, Романцев, Газзаев, пожалуй, и Семин… Но этого — так мало для огромного футбола России, что становится проблемой весьма трагической.