Футбол на снегу - [32]

Старый механик снова рассказывал. Я прислушался.

— …зимой моторы начнешь запускать, касторовое масло выбьет на плоскость и никак к этому маслу не подступишься. Застывало в момент.

Вот тоже: касторовое масло… Я не совсем понимаю, откуда у меня эти приступы раздражения и злости. Пора бы привыкнуть к Фомичу и его рассказам, а все не могу. Да стоит только посмотреть, с каким видом он ходит по стоянке, как глядит на вас. За самолетом Фомич ухаживает с домовитой крестьянской заботливостью и с крестьянской же ревностью и недоверием к чужому. Разложит какое-нибудь барахло на тряпице, брезентовую сумку для ключей под колени, точь-в-точь мусульманин на молитвенном коврике, и сидит, ковыряется в железках. Вот отыскал что-то в своем хламе, протягивает мне. «Хомутик», — говорит. «Зачем, — спрашиваю, — он тебе?» — «Это, — говорит, — можно приспособить, в хозяйстве все сгодится». «Сверчок» для него — аппарат, машина, механизм. Стоит на стремянке, капот снял, шарится в моторе, сопит. Потом оборачивается ко мне, улыбка до ушей — все нашел, все исправил. Как же, говорит, он стучать не будет. Мотор — дело тонкое, умное, живое… Довольный такой. Целыми днями торчит на стоянке. «Фомич, — спрашиваю у него однажды, — что ты здесь дотемна делаешь? Других у тебя забот нет, что ли?» — «Работа, — отвечает, — работа, она всегда случается». Утром меня встречает, на небо показывает: полетите сегодня, как ангел. Улыбается ласково, как бы намекая на прочность нашего союза. Фомич, Фомич… Ему, видно, кажется, что полеты на «сверчке» — теперь моя единственная и самая большая радость.

АНДРЕЙ НЕКРАСОВ

Я позвонил Ольге из аэропорта.

— Ты? — спросила она и вдруг замолчала.

— Ольга, — кричу, — Оля…

— Приехал, — быстрым шепотом заговорила она, — прилетел. Надолго? День? Два?

— Неделя.

— Ах, Андрей…

После она держала меня за руку и говорила все той же едва слышной скороговоркой:

— Так нельзя, Андрей. У меня ноги отнялись. Бросилась к зеркалу: настоящее чучело! Заметалась, заторопилась… А-а, не успеваю! Сам виноват.

Коротко подстриженные волосы падали на лоб, она убирала их резкими взмахами, глаза блестели, а губы были теплые, сонные, ночные.

— Ну и ладно, — говорю, — и хорошо.

Она усадила меня на тахту.

— Знаешь, о чем я думала, когда тебя ждала? Не будем торопиться, а то дни зачастят, зачастят… Неделя — это ведь много. Ты должен поскучать. Понимаешь меня? Поскучаешь, тогда и почувствуешь, что был здесь… Да, да, не спорь. Сейчас забежим к нам на работу, я отпрошусь. А потом, потом… Боже мой, целая неделя впереди!

Город меня оглушил — звон трамваев, прохожие, лоточницы, предновогодняя толчея. Кавказские женщины в пестрых шалях продавали мимозу. Мужчина с елкой на плече пересекал трамвайные пути.

«Твоя хитрость, милая, шита белыми нитками, — думал я. — Время не остановишь».

Вчера в кафе я неожиданно вспомнил свой день прилета, и он показался мне таким же далеким, как прошлогодний отпуск. Кафе собирались закрывать, половина ламп не горела, усталая буфетчица собирала вазочки из-под мороженого. Мы сидели у стены за шатким столиком. Все было таким знакомым: и деревянная стойка, и тусклый блеск кофейного автомата, и крошки пирожного на блюдце… Сколько же вечеров провели мы здесь вместе?

И вот новогодний вечер, я стою на платформе под электрическим табло, в руках у меня сумка, из которой выглядывают серебристые горлышки бутылок. Я жду Ольгу.

К этому трудно привыкнуть. Не собственно даже к перемене места и образа жизни, а к себе другому. Все равно нет-нет да и вспомнишь гарнизон, лица ребят, отдельные фразы, слова… Командир подписал рапорт легко; да, помню, не догуляли, обещал. Вертит рапорт в руке, а глаза веселые. Ну и хитрец, говорит. Выбрал же время: Новый год, елка, снежок, морозец. Завидую! У нас, наверное, опять зарядят дожди.

Морозец! Даже здесь, под сводами вокзала, схватывает дыхание.

Из толпы выныривает Ольга.

— Я не опоздала?

Риторический вопрос красивой женщины.

— Все в порядке? — спрашиваю.

— В том-то и дело что нет. Платье еще не готово.

— Обойдется как-нибудь. Не горюй.

— Я хотела быть нарядной. Для меня теперь и праздник не в праздник.

— Ну что ты, что ты… Едем!

— Платье обещали сделать.

— Так я подожду?

— Вот еще! Не будешь же ты два часа торчать у портнихи. Там еще одна клуня сидит. Дура, вроде меня. Пошли, познакомлю тебя с народом.

Знакомые Ольги собрались встречать Новый год за городом и одеты соответственно — шубки, куртки, валенки, девушки щеголяют в брюках и лыжных ботинках. Их человек десять, все они нагружены сумками с провизией и питьем.

— Друзья мои, — говорит Ольга. — Это Андрей. Прошу любить и жаловать. Я появлюсь часика через два-три.

— Ольга, что еще за фокусы? — К ней подходит черноволосый парень с бородкой. Он в распахнутой дубленке, кашне съехало, шапка на затылке. Это Женька Рязанов, наш с Ольгой школьный приятель и единственный мой знакомый в праздничной компании. Он церемонно раскланивается, целует Ольге руку.

— О, Женька! — Ольга морщится. — Ты уже пригубил.

— Я пригубляю с двадцать девятого числа. Привет, Андрей!

— Что ты опять придумала? — спрашивает Ольгу кто-то из девушек.