Футбол - [12]

Иду к синему павильончику. Здесь играют в шашки. Одна доска свободная, сажусь. Расставляю шашки. Против меня садится мальчишка. Молча делает ход. Я отвечаю. Он — раз, я — раз. Он — раз и без трех шашек.

Садится другой мальчишка. Обыгрываю и этого. Собираются зеваки. И вдруг всех как ветром сдуло.

— На каруселях хочешь кататься? — спрашивает меня противник, смахивая партию.

— Хочу!

— Айда!

Мы бежим в городок аттракционов.

Старичок в розовой тенниске отворил перед нами двери в нутро каруселей.

— Давай, ребята, давай! Три смены катаете — один раз катаетесь! — говорит он нам, захлопывая дверцу.

Шаря руками по ступеням, лезу наверх. Просвет.

Купол, бревна-спицы. Я внутри огромного колеса. Не успеваю хорошенько сообразить, чем я здесь должен заниматься, как снизу кричат:

— Пошел!

— Пошел! — весело повторяет кто-то из мальчишек, и мы, положив руки на бревна, сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей бежим по кругу. Играет музыка, но она долетает к нам кусочками, будто ей, этой веселой музыке, ладонью зажимают рот.

Топ-топ-топ-топ-топ! — гремят наши ноги.

Голова у меня кружится, и я понимаю, что погиб: мне не выдержать галопа. Я буду бежать сколько есть сил, а потом упаду под ноги мальчишкам, которые позади меня.

Нет, будет еще хуже. Сначала меня ударит бревном, потащит, будет ломать…

У музыки страдающее лицо. Она вырывается из последних сил, но рука, зажимающая рот, безжалостна.

Топ-топ-топ-топ-топ! — гремят ноги, которые через мгновение растерзают меня.

«Но ведь наш бег должен кончиться. Он не на час. Катают три или пять минут. И всегда норовят прокатить меньше. Три минуты или пять? Три я осилю…»

Я бегу сквозь туман, через бессилие. Воля моя пока что не поддается уговорам: «Ну довольно, мальчик. Ложись, тебя ударят и растопчут, но тебе не будет так плохо, как теперь».

— Врешь! — кричу я кому-то.

Кричу вслух, а себе твержу: «Мне будет хуже, потому что меня не будет совсем».

Я догадываюсь, наконец, что можно не бежать, можно повиснуть на бревне и доехать, дотащиться до остановки колеса. Но и для этого нужны силы, мы упираемся в бревно руками, скорость вытянула нас в струну, надо бежать еще быстрее, чтобы догнать бревно, которое движется нашей силой. Как это дико: мы движем всю эту махину, но не она зависит от нас, а мы от нее.

Музыке заткнули рот.

«Довольно», — решает за меня тот, кто не хочет больше всего этого. Но я бегу, бегу. И вдруг чувствую, что бегу тише. Я страдал за музыку, а спасение мое в том, чтоб она кончилась.

Колесо замирает.

— Еще два раза, и будем как баре! — долетает до меня счастливый голос.

Еще два раза… Нет! Я отцепляюсь от бревна, на которое лег-таки.

— Где выход? — спрашиваю, как слепой, задирая голову, шевеля руками.

Меня вот-вот стошнит.

— Эй, спустите его! — кричат мальчишки.

Кто-то открывает люк. Я сползаю по лестнице.

— Скорее, ты! — шипит на меня старик в розовой тенниске.

На меня никто не обращает внимания, и это очень хорошо. Я прохожу в калитку, мимо людей, ожидающих очереди покататься на карусели. Бреду напрямик, мимо дорожек, к густому кустарнику, валюсь в траву. Хоть бы вырвало! Так нет. Меня корежит, крутит. Мне нет спасения от самого себя.

— Но ведь это же все кончится когда-нибудь!

Цепляясь за траву, пытаюсь встать и встаю. Полдень, а словно бы сумерки. Делаю несколько шагов. Ноги идут. Что же я буду лежать, когда мне и лежа так же скверно, как и стоя!

Иду, перехватываясь руками за садовую решетку. Останавливаюсь в испуге. Впереди — главная улица города. Главная улица — это как новый костюм, который нужно беречь.

«Я перебегу улицу и пойду задворками», — успокаиваю себя.

Навстречу мне идут люди. Шагаю как ни в чем не бывало.

Наконец родные задворки. Сажусь на землю. Земля кружит вокруг меня. Запрокидываю голову — небо плывет вокруг меня. Неужто я так нужен этой огромной земле и этому бесконечному небу?

9

Я боялся, что дома меня примут за больного, станут спрашивать, где был, что натворил, а если стошнит, «скорую помощь» вызовут.

Подкрался к воротам, перебежал двор, юркнул в открытую дверь сарая. Отдышался, осмотрелся — и на сеновал. Охапка прошлогоднего сена пропылилась, потеряла цвет и запах, но я лег на нее и заснул.

Мне приснился наш переезд.

Будто опять сижу я в кузове полуторки, успокаиваю корову. Мы едем по Москве, которую я никогда еще не видал, а теперь и не глядел бы на нее. Я чуть жив от стыда. Приехать в Москву с коровой! Борта у полуторки низкие, и впервые я жалею, что на голове у меня гордость моя — пилотка. Была бы кепка, хоть бы глаза спрятал. Как же я ненавижу любимую нашу Красавку, носившую нам из лесу молочные реки! Как же я желал, чтоб у нее подломились ноги и рухнула бы она в кузов!

Москва гудела, гремела, заходилась счастливым пиликаньем автомобилей. Сверкали окна, полыхали голубым и розовым провода под дугами трамваев. Трамваи трезвонили, и наша Красавка от страха заливала кузов жидким пометом.

Ладно бы, коли мýка моя длилась мгновение! Москва была огромная. Мы ехали и ехали по улицам и площадям. Я сидел в кузове, сжавшись в комок от позора, и одно только небо снизошло к моим страданиям. Стало темнеть.