Фрунзе - [13]

Это был лохматый, весь заросший кудрявой шевелюрой, баками, бородой и усами, больной туберкулезом студент, недавно вышибленный из Академии художеств. Звали его Эдуард Эссен. Аристократ по происхождению, он и носил кличку Барон. И своими манерами, и грассирующей речью, и знанием языков, и связями с широким кругом передовых художников, актеров и писателей он был очень хорош на месте главного столичного конспиратора и хранителя партийной техники. Именно он сказал Михаилу, что днями питерские большевики ждут из Женевы, от Ленина, известного партии Сергея Лебедева, который должен сформировать в Питере предсъездовский «Комитет большинства» и возглавить его.

— Интереснейший человек! С Лениным хорошо знаком еще по «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса». Ему уже грозили смертной казнью за ростовскую стачку позапрошлого года, когда рабочие здорово разделались с отрядом донских казаков. Нашел ему квартиру. И познакомлю вас с ним при случае.

Они шли по набережной Васильевского острова на сходку в Горном институте. Барон говорил, как важно революционеру знать проходные дворы в городе, чтобы не попасть в лапы филеров или полиции.

На подступах к Николаевскому мосту Барон остановился возле темно-серого мрачного здания, издали похожего на огромный гранитный куб. Перед зданием мирно лежали два сфинкса из далеких Фив, с лицом египетского фараона Аменхотепа.

— А это моя alma mater, захлопнувшая двери перед неблагонадежным Эссеном, — он обернулся лицом к мрачному зданию. — Но я верю, что еще вернусь сюда!

Эдуард, конечно, и не догадывался, что говорит вещие слова: он закончил свои дни в 1931 году на посту ректора этой академии.

Все так закрутилось у Фрунзе, что он потерял счет суткам.

Для книг остались редкие поздние вечера и часть ночи, пока бирюк Матвеев не гасил лампу. Для лекций — часов пять в неделю, да и то, если не было «летучки» или митинга. Про уроки своим репетишкам и не думал. Деньги кончились, обеды тоже. И Барон с превеликим трудом заставил его взять первую партийную десятку.

— Привыкайте, Миша! И не воспринимайте это как жалованье, мой друг. Просто без такой помощи товарищей вы не сможете жить.

Сходка в Политехническом прошла отлично: меньшевикам дали бой. Асатур Арбекян написал на кумачовом полотнище главный лозунг дня: «Долой самодержавие!» И теперь все было подчинено демонстрации, намеченной на 17 ноября.

Демонстрацию между тем передвинули на 28-е, и Петербургский комитет посоветовал студенческой социал-демократической организации дожидаться этой даты, чтобы ударить вместе с рабочими.

Меньшевистская часть комитета повела себя вероломно. Она сожгла 12 тысяч листовок, призывавших рабочих на улицу, и 25 ноября, когда на заседание ПК не смогли явиться три большевика, добилась решения об отмене демонстрации. На другой день, 26-го, ПК отверг линию меньшевиков. Но было уже поздно: слишком мало оставалось времени для подготовки — одна суббота, день неполный. Да и в ночь на 27-е охранка сделала налет и увезла в тюрьму тридцать студентов-активистов, в том числе Н. Дорошенко, А. Каплана и Е. Суслову.

Все это помешало ПК вывести весь питерский пролетариат. В демонстрации 28 ноября сотни студентов и курсисток составляли костяк, а рабочих, не оповещенных за время, было очень мало.

Пешая полиция и конная жандармерия уподобились разъяренному быку на кровавом испанском ристалище матадоров. Они ринулись в бой на углу Невского проспекта и Михайловской улицы, как только над рядами вспыхнули два алых флага и кто-то громко, дерзко запел «Марсельезу».

Рыкающая орда на гнедых конях с аллюра врезалась к шеренги и начала стегать нагайками и дубасить шашками в ножнах. За ней кинулась полиция, дробя кулаками и шашками скулы и плечи, выворачивая руки. Вопли проклятий заглушались истошным матом царских холуев. Четверо были забиты насмерть в первые же минуты, товарищи не успевали оттаскивать раненых, отбиваясь кулаками и галошами. Из окна кто-то бросил полено, дюжий студент подхватил его, уложил трех стражников, но его сбили с ног и задавили.

Фрунзе — со своим институтом и с малочисленной группой рабочих Выборгской стороны — появился на углу Литейного и Невского, когда демонстранты с кризами и с воплями наступали к Фонтанке и дальше — Гостиному двору и Казанскому собору.

— Наша берет! Наша берет! — кричал Фрунзе, ловко орудуя кулаками. Но лавиной навалилась конница, и пришлось отступать за Фонтанку. Группа прорвалась сквозь синий кордон полиции на набережной, у Аничкова дворца. Кто-то взобрался под вздыбленного бронзового коня и, размахивая руками, кричал с ожесточением: «Бей гадов! Бей гадов!» Но голос оборвался под мостом, куда оратора скинули держиморды. Закрывая лицо и голову руками, демонстранты пятились и пятились, с остервенением отбиваясь ногами от пешей полиции.

Михаил кинулся к подворотне, стал выбивать каблуком вмерзший в землю булыжник. Но упал почти без сознания от удара рукояткой револьвера в правую лопатку. Превозмогая боль, он пополз в первый переулок. Но и там был заслон. Не помня себя от боли, обиды и унижения, он, угнув голову по-бычьи, сшиб ударом в живот ближайшего стражника. Накинулись другие: один схватил за горло, двое привычно связали руки. И, подталкивая коленом, повели по переулку до Манежа и пихнули в сани, где уже лежали и охали пятеро.