Фридрих Великий - [148]

Пришло время более решительного наступления. Любое наступление батальонов Дона отражалось и пресекалось, но теперь и сам Фридрих, и Мориц Ангальт-Дессауский начали их подгонять вперед. Сыновья Старого Дессаусца обладали вспыльчивыми характерами. Мориц — третий и самый младший сын. «Принц Мориц, который столь же храбр, как и его шпага, является очень своеобразным человеком, — как-то отметил Фридрих. — Для него нет лучшего праздника, чем драка!» Батальоны Дона двинулись вперед через поле, на котором происходила неописуемая резня. На поле у Цорндорфа никому не было пощады. Прусские солдаты, закаленные в боях, были потрясены яростью и ненавистью, которые проявились в тот день. Армии почти распались в дикой, безжалостной оргии, в которой кровь лилась, как вино. В 8.30 вечера пруссаки достигли местности между Квартшеном и Цихером, на которой располагались тем утром главные русские позиции, в то время как многие русские оказались после в основном непредусмотренных маневров ближе к Цорндорфу и, к рассвету, южнее противника. Потери с обеих сторон были ужасны. Когда удалось их подсчитать, оказалось, что пруссаки потеряли около 13 000 человек, русские — 18 000 человек[233], еще было потеряно 2000 пленными, 24 знамени и захвачено 6 генералов. Армии разъединились с наступлением темноты, и 1 сентября Фридрих узнал, что Фермор отошел на восток к Ландсбергу, расположенному в 30 милях от Кюстрина. Существовала вероятность, что русские возобновят наступление, но их потери были пугающими, и Фермор отошел. Он организовал несколько незначительных осад на Балтийском побережье и не вернулся. Фридрих в уверенных выражениях писал о победе[234]. Митчел рассказывал британским властям о выдающейся храбрости, проявленной во время сражения королем Пруссии. Он подхватывал батальонные знамена и увлекал солдат за собой. «Его самообладание спасло все. Русские дрались, как сущие дьяволы».

Фридриха ужаснула дикая жестокость, проявившаяся в тот день. «Мы нобили русских и не понесли больших потерь», — писал он Вильгельмине, хотя на самом деле был потрясен. Войны с Россией всегда следует, если возможно, избегать, считал король. «Они выставляют калмыков, татар, жестоких, свирепых людей, которые все уничтожают и жгут[235]. Россия в конечном счете самая опасная из европейских держав». Поле Цорндорфа стояло у него перед глазами, когда несколько лет спустя он писал эти строки. Фридрих частенько пренебрежительно относился к военным возможностям России, теперь к страху и недоверию примешивалось немалое уважение. «Из всех наших врагов, — писал он Генриху, — австрийцы лучше всего понимают войну, французы являются слабейшими, русские — самые свирепые». Король приказал Финкенштейну попытаться опубликовать во французской и германской прессе побольше деталей о зверствах русских. Он писал о «варварстве, которое чинили эти дьяволы… избиении женщин и детей, вырезании пленных…» 27 августа он поехал в Тамсель, где когда-то семейство фон Вриха проявило доброту к печальному молодому принцу и где он испытал юношеское увлечение молодой фрау фон Врих. Дом был разграблен казаками, а тело убитой молодой женщины, над которой надругались и пронзили пикой, лежало перед парадным входом.

Фридриха беспокоило, что в пехоте отсутствовали прежняя непререкаемая дисциплина и боевой дух — некоторые вообще разбежались, несмотря на драконовские приказы, которые он отдал во время марша из Саксонии. Кавалерия и артиллерия, напротив, показали себя с хорошей стороны. Он был потрясен размерами потерь. Его любимого флигель-адъютанта, фон Оп-пена, принесли мертвым с двадцатью семью ранами на теле. Тем не менее на следующий день король спокойно рассказывал де Катту о ходе сражения, пообещал учить его военному искусству и редко упускал возможность побеседовать с ним на эту тему. «Знаешь ли ты другого такого монарха, — поддразнивал он его, — который был бы в такой степени педагогом, как я?» Сам Фридрих был, как всегда, повсюду. Непосредственное ведение боя, тактический план не вызывали сомнений. Марш к позициям был долгим и трудным, но дал возможность пруссакам развернуться в благоприятных условиях, и они нанесли противнику больший урон, чем сами Понесли. Пальму победителя, вероятно, нужно вручить Зейдлицу; по он сказал: «Король, это один король выиграл битву». А ведь Зейдлиц вовсе не придворный.

Цорндорф оставил в душе Фридриха неизгладимый след. Изображения на холсте или в театральной постановке сражений восемнадцатого века могут показаться элегантными, почти церемониальными сценами: разноцветные и блестящие мундиры, построение войск симметрично. В реальности поля сражений во все века были ужасным местом: земля усеяна телами погибших, истекающих кровью, людьми с оторванными или раздробленными конечностями, агонизирующими; воздух наполнен криками раненых — порой становилось еще страшнее от воя несчастных, которых нашли и мучают для развлечения победители, пока смерть не избавит их от страданий; запах стоял, как на скотобойне. Под Цорндорфом ужасные крики раненых, жертв казаков, объезжавших поле битвы, были слышны на дальнем берегу Одера.