ФРГ. Штрихи к портрету - [3]

Серенький, робкий рассвет. Мелкая сетка дождя (на дворе конец января). Бегущие пунктиры лиловатых придорожных фонарей. И стены, стены, стены домов. Дома небольшие. Двух-, трех-, четырехэтажные. Черепичные крыши. Узкие ущелья улиц. Силуэты деревьев. Прогалины полей и вновь дома. Нескончаемое стадо строений.

Пустоты улиц постепенно заполняются бесшумными автомобилями. Они выстраиваются в длинные очереди перед охраняющими наш путь шлагбаумами и ощупывают нас длинными щупальцами зажженных фар. Их очереди все удлиняются. Они стоят теперь в две, в три колонны. Оживают вокзальные перроны. Все чаще встречные поезда. Непривычно короткие составы. Непривычное разнообразие вагонов. Через широкие, очень широкие окна можно разглядеть внутренность их купе. Мягкие с высокими спинками кресла. Обтянутые белыми чехлами — 1-й класс. Не обтянутые — 2-й класс. Пустые поначалу составы заполняются пассажирами. Заполняются и перроны. Люди ежатся от холода. Зябко передергивают плечами. Люди как люди, точнее, как люди, вынужденные встречать зимний рассвет на вокзале. Когда-то по костюму определяли положение человека в обществе. Теперь по нему не определишь и пола. Где же пестрое разнообразие западной моды? И женщины, и мужчины почти поголовно облачены в жеваные джинсы и унылые, защитного цвета куртки с капюшонами.

Щиты. На щитах надписи: Дортмунд, Эссен. Знакомые, с детства знакомые названия, десятки раз слышанные. Эта крытая платформа и есть главный вокзал Дюссельдорфа?

Ночь линяет. Горизонт отодвигается, открывая глазам голую землю, по которой во всех направлениях разбегаются лоснящиеся под дождем дороги… Они бегут мимо пашен, мимо лугов, мимо рощиц. Сбегают с холмов, уходят за горизонт. Перехлестываются, разветвляются, сливаются. Взлетают на бетонные эстакады, ныряют друг под друга. А по дорогам с четкими интервалами, как муравьи, только еще озабоченнее, бегут автомашины. В основном легковые. Ни души на дорогах. Нигде ни души. Кажется, что вся эта земля, исполосованная рубцами дорог, принадлежит только им. Этим пестрым железным букашкам — рациональным и бездушным, торопящимся по своим, им одним ведомым делам.

Дверь купе заскрипела, и в образовавшуюся щель просунулась голова нашего проводника.

— Приготовьтесь к выходу. Кёльн. Стоянка четыре минуты.

Я уже привык к тому, что на здешних вокзалах поезда не задерживаются. Все они проходные, а не тупиковые, как наши, московские. Я забрался на стремянку и ухватился за ручку тяжелого чемодана. Поезд сбрасывал скорость. Благодаря оставшейся открытой двери мне были видны окна по обе стороны вагона. И вот в этих окнах одновременно показались два всадника, в бронзовых, позеленевших от времени мундирах, на таких же позеленевших лошадях. Было похоже, что они разъехались, пропуская наш состав, и теперь с нетерпением ожидали возможности продолжить беседу. Я было потянулся к окну, чтобы разглядеть одного из них, но тут же забыл о своем намерении. Загрохотали фермы железнодорожного моста. Мощные, в сплошных заклепках стальные арки загромоздили передний план. А за ними, в их пролетах, заблестела вспененная, лучше, взлохмаченная поверхность огромной реки. Она густо забита самоходными баржами, катерами, лодками. Впечатление чрезвычайной оживленности и пестроты. Ни ранний час, ни серые, дождливые тучи не в состоянии погасить яркости флагов и вымпелов, развевающихся на мачтах проплывающих и пришвартованных пароходов. Цветов каких только стран здесь нет! Голландские, бельгийские, французские, швейцарские… И, конечно, флаги обоих германских государств.

Кажется, перед самым окном висит в воздухе чайка. Одна, вторая, пятая… На высокой набережной сгрудились островерхие, крытые яркой черепицей белые, чистенькие, словно игрушечные, домики. За стенкой домов множество башен и шпилей. Если бы не трамвайные вагоны да большие белоснежные пассажирские пароходы у причалов, можно было бы подумать, что приближаешься к средневековому городу. Но город где-то на втором плане. Как зачарованный, я смотрю на взъерошенную поверхность реки. Грохочет стальная музыка моста. Грохочет и наполняет радостью. Радостью, потому что осуществилась моя старая мечта — увидеть Рейн.

Весело стучат колеса: «Мы на Рейне! Мы на Рейне!» И кажется, даже время замедлилось. До чего же широк Рейн! Намного шире, чем представлялся в воображении. И совсем не такой…

Мост оборвался так же неожиданно, как и начался. Мы догнали еще двух бронзовых всадников. Одного из них я узнал. По стрелкам закрученных вверх усов. Вильгельм Второй. Он же последний из германских императоров.

Если бы я не держался за ручку чемодана, то наверняка полетел бы на пол — такой крутой вираж заложил поезд. Лишь только теперь я сообразил, что стою уже несколько минут на лесенке с поднятыми руками, что мне надо пошевеливаться, поскольку стоянка поезда всего лишь четыре минуты. И действительно, подтверждая мои мысли, наш состав мягко вкатился под огромный свод, столь характерный для немецких вокзалов. Вкатился, вздрогнул и встал.

— Кёльн! Прошу не задерживаться на выходе…

Коридоры европейских вагонов куда уже наших. Ноги ударяются о массивный чемодан. Сзади меня подталкивает чемодан пассажира из соседнего купе. Моего будущего коллеги по работе. Нас выходит несколько человек.