Фрейлина императрицы - [21]

И помещик, и Дирих этого, конечно, не знали.

На счастье вольной семьи, все теперь уладилось гораздо лучше, чем можно было надеяться. А главное было то удачно, что можно было в Губне зажить под именем Юррэ Чамарого, тогда как у панны Ростовской, если бы они добрались до сестры, пришлось бы Дириху быть по-прежнему Дирихом и Сковоротским.

Нанявшись у купца-огородника, Чамарый отпросился на неделю в отлучку, прежде чем вступать окончательно в услужение.

Трина и старшая дочь тотчас же принялись за работу и удивили купца своим усердием, а Дирих отправился к сестре добросовестно исполнить поручение невестки.

Без труда разыскал он деревню, где жила старостиха Ростовская. Барыню эту знали на сто верст кругом… Даже более того. На сто верст кругом была известна плеть старостихи, ременная «треххвостка» с красной сафьяной ручкой и с серебряным свистком. С этой треххвосткой было знакомо все староство, и нелегко было бы выискать ту спину, на которой эта плеть хотя бы раз за сорок лет не свистнула.

Старостиха была известна в округе как людоед-баба, и ее побаивались не только ее собственные хлопы, не только подданные других панов соседей, но и сами некоторые паны шляхта.

К этой-то барыне, которой принадлежала теперь Анна Сковорощанка, выйдя замуж за ее крепостного хлопа Михайлу Якимовичева, направился Дирих.

Когда простоватый с лица мужик своим шепелявым и даже по звуку глупым голосом опрашивал прохожих и проезжих, как пробраться ему в экономию старостихи Ростовской, то многие ухмылялись, указывая путь, а некоторые и шутили:

– Аль ученья ее отведать захотелось… Смотри, у нее, брат, если провинишься – вытянут ременной плетью. А если уж, на свое счастье, ни в чем не провинишься, ну тогда только розгами.

Вследствие этих частых одинаковых предсказаний, Дириха в пути стало уже разбирать сомнение, продолжать ли путь? Но, поколебавшись немного, Дирих решил, что он ни в чем не виноват против старостихи, а, следовательно, может смело надеяться только на розги. А подобное с ним уже раза три в жизни было, и хотя давно, но он помнил хорошо, что это вещь не стоящая внимания.

«Розги одно баловничество, – думал Дирих. – После них летом бывает хлопотливо насчет сидения, а зимой после розог дня с два даже как-то теплее на дворе кажется».

В семье Якимовичевых, конечно, чрезвычайно обрадовались прибытию близкого родного.

Сначала, однако, никто пришельца не признал. Смуглая и черноволосая Анна, очень похожая с лица на брата Карлуса, не могла узнать сразу хотя и родного, но беловолосого и белоглазого брата. Когда он назвался, конечно, Анна тотчас вспомнила младшего брата, которого когда-то забижала и колотила чаще и больше, чем другого брата и сестру.

Михайло Якимовичев признал тоже не сразу своего шурина, которого видел раз или два в жизни. Он удивлялся немало, какой Дирих белый.

– Что, он седой иль всегда таков был? – спросил Михайло жену.

– Он и Христина век были таковы, – отвечала Анна. – А она – в нас с Карлусом.

– Кто?

– Она… Ну… Марта.

После нескольких минут радостных опросов, угощенья и всякой ласки наступили грустное молчание, изумление и вздохи.

Дирих, начав с вести об очевидной погибели старшего брата, ни слова еще не сказал о главном, и тут он рассказал, насколько сумел, о пленении Христины русскими войсками и о беседе ее с царицей в Риге.

Якимовичевы были изумлены и недоверчиво глядели на Дириха. Они, конечно, знали давно об удивительной судьбе их Марты. А тут вдруг оказывается, что сестра Христина беседовала с ней.

«Не врет ли Дирих? Он всегда был какой-то помешанный!» – подумала Анна.

Однако рассказ Дириха слишком отзывался правдой. Да и подробности передал он такие, которые придумать было трудно, в особенности ему, с его простотой.

И сразу страх и боязнь закрались в сердце мужа и жены Якимовичевых.

Если москали сграбили и угнали в Россию Карлуса за его родство с Мартой, то и остальным всем несдобровать. Скоро перехватают их всех.

– Однако ведь Христину в Риге не задержали, – заметила Анна, – а выпустили ее, напротив, из тюрьмы и дали ей еще много денег. Верно это?

– Верно. Верно… Она и мне червонец прислала из этих денег, – заявил Дирих.

«Как же тут понять, – соображала умная Анна. – Христину сами москали отпустили на волю, когда она была уже у них в заключении. А Карлуса разыскали и насильно увели. Диковинно!»

– А сказала ли Христина, где мы живем? Чьи мы?.. – спросил Михайло.

– Про всех все у нее выспросили, и она все рассказала, – ответил Дирих.

– Стало быть, прежде всех за тебя, брат, примутся! – сказал Михайло. – А покуда ты на свободе гуляешь, то нам нечего опасаться.

Дирих несколькими словами окончательно смутил и зятя, и сестру, объяснив, что он совсем бросил свое местожительство.

– Я и прозвище переменил, – прибавил Дирих. – Меня теперь ни царь русский, ни круль польский никакими жолнерами не разыщут.

Анна была смущена более мужа. Михайло отнесся как-то легче к известию и даже заявил, что вряд ли с Карлусом приключилось что худое, если только его взяли москали.

– Я так думаю… – решил он уже вечером, когда все, поужинав, сидели вместе и калякали при свете лучины, – Я думаю, что Карлус просто помер где-либо. Волки съели, либо медведь задрал в лесу, либо грабители убили. Он ведь любил хорошо одеваться, как мне сказывали проезжие купцы из Вишек тому года два. Помнишь, Анна? Купцы, что с товаром проезжали. Панна еще себе чулки купила и только половину денег заплатила, а другую половину обещала отдать или на том свете угольками, или же на этом – плетьми. Помнишь?