Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой - [32]

Мама полагает, что все это следствие влияния отца на детей. Я бы этого не сказала. Кругом столько грязи, что при желании, за хорошим примером долго ходить не придется.

Одно должна сказать (что бы ни говорили враги Папы и Мамы): лучшей семьи, в смысле взаимного отношения, как семья Мамы, я не встречала. И только люди очень развращенные или не отдающие себе отчета, могут считать отношения Мамы к старцу чем-нибудь иным, как поклонение чисто религиозное.

Я бы сказала: «тут все от Бога и во имя Бога».

И мне так больно слышать, как скверно говорят по этому поводу. Даже близкие мне люди не хотят понять, что в отношениях Мамы к старцу нет и не может быть плотского.

Они должны бы понять хоть такую простую вещь, что старец, несмотря на свою простоту, очень умен и очень чуток. Он знает, как Папа любит Маму и какой он ревнивый, как же можно допустить хоть какой-нибудь намек на другие отношения, кроме тех, о которых я говорю?

А в уме и в чуткости старца даже его враги не могут ему отказать.

Он взглянет на человека — и его глазами просветит. И такой человек не пойдет и не поведет другого на риск; а кто лучше старца знает Папу? Не только то, что он думает, а как думает, во что выливается его настроение. Ну, по моему мнению, так думают только очень неумные люди, уже не говоря о честности…

19 мая — 12.

Старец вчера зашел невзначай, я его не видела. Он говорил, что вечером занят. У меня Шурик сидела, Мума, ну, Петровнушка[219] гадала. Не мне, а Муме. К ней последнее время упорно присматривается генерал Совранов. По моему мнению, он и стар для неё и уж очень уродлив, с короткой ногой. Ну, а Вера Вал.[220] говорит:

— Все же положение даст, да и со средствами… Принят при дворе…

Вижу, что Муме он противен. Но она примиряется. Очевидно, очень уж тяжело живется им. Есть желания, есть молодость, а средств нет. Да. Ну, и вот, гадала ей Петровнушка.

— Ничего, — говорит, — из этого не выйдет. Дороги расходятся ваши… Важный генерал в одну сторону, а ты в другую…

Не успела окончить — зашел старец.

Она смутилась.

А он говорит:

— А ты постой колдуньюшка… Им гадаешь и мне погадай!

— Не стану, — говорит Петровнушка, — гадать. Вы сами лучше моего гадаете!

А старец и говорит:

— Я не гадаю. И гадают неверно… А это ты, бабка, хорошо делаешь, что барынь моих тешишь, побольше им ври, они это любят!

Засмеялся и ушел.

Утром мне говорит Петровнушка:

— И что у него за глаза! Даже страшно.

Говорит, что всю ночь не могла заснуть. Все его страшные глаза снились.

Между прочим, я уж несколько раз слышала такое мнение о нем. Особенно он сильно действует, когда видишь его в первый раз.

(Французский текст).

9 октября.

Опять мерзость. И ужас в том, что сделали ее священники. О, Боже мой, прости им… Кругом мерзость!

Мама говорит:

— Этот храм рано или поздно прославится.

Почему она так думала?

В четверг вечером она пошла в эту пещерную церковь[221]. С нею была только Марья Ивановна — няня Маленького. Когда они подошли, им открыли дверь (храм был заперт). Мама направилась к аналою и увидела, что там горит свеча. Она была так потрясена, что стала на колени и молилась в экстазе сорок минут.

Кто зажег свечу? Храм был заперт.

— Это Божий знак! — говорит Мама.

В церковь сделали богатый вклад. Мама послала облачение священнику, чтобы он заботился о благолепии храма.

(Русский текст).

11 октября—12.

Пишет мне Гнилушка[222]. Он узнал о болезни Маленького[223], и знает еще о том, что старца[224] нет, и потому думает, не удастся ли чем поживиться.

И пишет мне:

«Многоуважаемая Анна Александровна! Зная вату искреннюю преданность дорогим нашему сердцу Папе и Маме, а посему выслушайте меня. Меня объял ужас до слез, до сжимания сердца, когда я узнал через газеты о том, что Маленький опять болен и еще в такой момент, когда нашего молитвенника нет с вами. А посему умоляю вас, отдайте это Маме, и пусть в продолжение трех дней ему аккуратно дают. Если отвар, принятый внутрь, то-есть выпитый, как чай, не понизит температуры, то положить компресс из того же отвара. Температура обязательно упадет. При чем прошу вас в это время никаких других лекарств не давать. Кормить овсянкой на молоке и чашку бульона в день. Важное условие при лечении — никаких других лекарств и строгое исполнение предписанного мною. Только при таком условии я ручаюсь за скорое и полное выздоровление. Если у кого-нибудь явится подозрение, что эти лекарства ядовиты или, вообще, могут дать отрицательные результаты, то я предлагаю сделать настой на три чашки воды и выпить в один прием (взрослому) и находиться в полной безопасности»[225].

При письме приложены пакетики с порошками.

Мама, обессиленная бессонными ночами у постели Маленького, слабо улыбнулась на мое уверение, — что Маленький от этих порошков поправится, однако, послушалась. Перед сном Маленького напоила, а утром Маме дали телеграмму от старца, где он пишет:

«Мама моя дорогая, Господь услышал наши молитвы, твое дитя здорово. Молись, Григорий».

Когда Мама и Папа вошли с телеграммой и положили на головку Маленького, он открыл глаза и весело засмеялся. Мама опустилась на колени, а Папа заплакал. А Маленький сказал: