Фрейд - [32]

Проблема, как это легко видеть, быстро осложнилась различными недоразумениями. Самоанализ Фрейда никогда не предпринимался, не развивался и не завершался целью "самолечения"; он не является чисто терапевтическим методом, хотя Фрейд и говорит в определенный момент о том, чтобы "избавиться" от "небольшой истерии". То, что Фрейд понимает под названиями "невроз" или "истерия" применительно к своему методу, является скорее продуктом экспериментальной модели, состоящей из элементов, относящихся к нервной деятельности, различных симптомов (которые, если верить Шуру, связаны с действительными соматическими нарушениями), объединенных на общем "неврастеническом" основании, которое, однако, в любом случае остается чем-то неопределенным. И эта модель служит в первую очередь механизмом познания. Можно говорить об "экспериментальном неврозе" или, используя более выразительный термин, "опытном неврозе", поскольку здесь происходит смешение субъективного опыта, живой истории субъекта, опыта как формы и предмета исследования, как способа организации проблемы и, наконец, опыта, как профессиональной эмпирической практики ("сделать что-нибудь для них").

"Опытный невроз" Фрейда действует подобно связующему механизму- между реальными проявлениями неврозов (всегда неясными, недоступными, волнующими, враждебными, но действительными) и Идеей невроза, то есть неврозом понятым, восстановленным, в том числе и с помощью самоанализа. Существует параллель и постоянная разноплановая связь между самоанализом и внешними наблюдениями, которые, взаимодействуя, способствуют обоюдному развитию. После своей знаменитой фразы, прокомментированной выше, Фрейд делает следующее важное заявление: "Поскольку мои случаи ставят передо мной ряд других проблем, я вынужден прервать собственный анализ".

Когда Фрейд использует выражение "настоящий самоанализ", складывается впечатление, что в общем контексте прилагательное "настоящий" имеет в первую очередь ограничивающий и уточняющий смысл: "самоанализ" и ничто больше! Это самоанализ, приведенный к своему наиболее простому выражению, то есть лишенный всей той массы внешних связей, среди которых Фрейд намечает путь своего исследования. Отбросив многочисленные связи, кроме семейных и дружеских, которые особенно дороги и жизненны для человека, обрекшего себя на изоляцию, Фрейд сохранил главные научные контакты, поскольку оставался до 1897 года руководителем неврологической службы в Институте больных детей Кассовитца. Специфическая роль тесных связей Фрейда и Флиесса была широко освещена в печати: Флиесс был как бы особым alter ego ("Другое я" (лат.)), которого Фрейд считал своей "первой публикой", "высшим судьей" и особенно "представителем Другого" - того Другого, без которого трудно, если не невозможно, познать самого себя, свою личность, свою уникальность. Письма Фрейда, в которых прослеживается рождение психоанализа, дают картину волнующего, захватывающего, редкостного действа, сонмы образов, идей, интуитивных прозрений, эмоций, повествований, вопросов, аргументов, фантазий и т.д., которые Фрейд направляет Другу, Другому, являющемуся полюсом притяжения и взаимодействия, линией приложения сил, главным стратегическим ориентиром.

Отношения с Флиессом, носившие характер постоянного взаимодействия, как бы доминируют на фоне основной работы Фрейда, более широкой, глубокой, анонимной, часто неблагодарной, которую он постоянно вел со своими пациентами, и именно они служат вехами на пути к его самоанализу, определяют, ведут, задают свой ритм и временами освещают этот путь. За каждым шагом Фрейда вперед стоит безымянная толпа больных (им дают обычно условные имена и инициалы, и лишь иногда, значительно позднее, некоторые конкретные лица удостаиваются персонального упоминания), которая и составляет несчастную суть и плоть психоанализа, подобно тому, как именно людские массы составляют основу Истории.

Невозможно говорить о "настоящем", чистом самоанализе, поскольку никто, даже Заратустра в пустыне, не может выйти из живого круговорота предметов и отношений, где берет начало каждый поступок, каждое действие. Но "внутренняя работа", проделанная Фрейдом, его обращение к внутреннему миру, его "блестящее одиночество", которое выявило активную, решающую роль внутренних структур каждой личности, ее индивидуальной истории, могут быть исследованы. Самоанализ Фрейда, по определению, уникален и неповторим; он шел к своему "неврозу", к своей "истерии", к самому себе через психоанализ, чтобы провозгласить это, подобно тому, как Моисей после перехода через пустыню и Синай провозгласил Закон. Вслед за Фрейдом, используя его новый, небывалый способ изучения себя, его психоанализ, мы приближаемся к нашему собственному "неврозу", нашей "истерии", к нашему самому интимному существу, вновь проходя по детально описанному маршруту.

Остается отметить только, что в исследовании самого себя терапевтический эффект носит дополнительный характер и что здесь необходим некий специалист по субъективному, эксперт по внутренним работам, патентованный "представитель Другого", каким является психоаналитик, вооруженный основами и идеологией психоанализа. Иначе любой из нас, следующий путем Фрейда к своему "Я", ускользающему все дальше по мере приближения к нему, стараясь различить среди хора многочисленных окружающих нас голосов, внутренних и внешних, тот единственный, не похожий на другой, собственный голос, не сможет этого сделать. И мы можем утверждать, используя образ из поэзии Рембо, что самоанализ - это блестящий парадокс, которым должны заниматься все.