Фрейд - [11]

Согласно еврейскому обычаю для вступления в "Еврейский союз" Зигмунда подвергли обрезанию - на восьмой день после рождения; обряд выполнил "моэль" - занимавшийся ритуалом обрезания священнослужитель. В книге "Моя жизнь" с первых строк Фрейд подчеркивает это свое родство: "Мои родители были евреями, и я сам всегда оставался евреем". Это вовсе не значит, что он получил религиозное образование или был окружен религиозной обстановкой. Якоб Фрейд, по-видимому, не особенно отягощал себя религиозными верованиями и обрядами, но часто обращался к библейским текстам и очень ценил древнееврейскую литературу; праздники, обряды, традиции сопровождали обыденную жизнь, так же как и древнееврейский язык, который через песни, рассказы, цитаты, доходил до ушей маленького Зигмунда, воспринимавшего скорее музыкальную, чем смысловую его нагрузку.

Подобным образом познакомился он и с церковной латынью. Совсем маленьким отдали его на воспитание бонне католического вероисповедания, которая водила его, как потом вспоминала мать, "во все церкви", рассказывала истории из катехизиса. Эти истории живо и эмоционально иллюстрировались церковными росписями, которые они созерцали, в частности, в приходской церкви Рождества Марии. "Когда ты возвращался домой, - говорила ему впоследствии мать, - ты начинал проповедовать и рассказывать нам обо всем, что сделал Господь Бог". Не вызывает сомнения, что рассказы и персонажи бонны Нанни глубоко запали в душу Фрейда. В течение жизни он многократно возвращался к волнующим воспоминаниям о своей кормилице, угодившей позднее в тюрьму за совершение каких-то мелких краж. Вероятно, именно ей он обязан настойчивой картиной ада, отчетливым и выразительным отсветом адского пламени, пронизывающим его творчество. В письме к Флиессу от 3 января 1897 года Фрейд впервые подчеркивает определяющую роль раннего детства ("все возвращается к первым трем годам жизни") и проводит параллель между кормилицей - "обольстительницей" и одним из своих пациентов. Ясно звучит и метафорическое обращение к теме ада: "Я готов бросить вызов всем чертям ада, - пишет он вначале, а затем добавляет фразу, с которой собирается начать главу своей работы "Сексуальность", - "От неба - через земной мир - до самого ада". Бонна принадлежала к семье Зажиков, с которой Фрейды делили первый этаж скромного дома. Она говорила по-чешски, этот язык Фрейд усвоил "к трем годам" достаточно, чтобы понять и запомнить "без труда небольшой куплет из детской песенки на чешском языке", услышанной во время приезда во Фрейберг в возрасте семнадцати лет, как пишет он в книге "Толкование сновидений".

Знал ли он идиш - ведь дома говорили по-немецки? Как отмечал Макс Кон, его родители были уроженцами Галиции - "области широкого распространения идиша". "Переехав из Галиции в Австрию, - продолжает Кон, - они наверняка отказались от использования идиша, перейдя на немецкий, с которым тот имеет много общего в фонетике. Однако они не забыли его полностью, им не только временами приходилось говорить на идише, но он еще продолжал звучать для них в немецкой речи". В еврейской среде, окружавшей родителей, маленький Фрейд часто слышал разговоры на идише, да и сами родители пересыпали немецкую речь яркими, выразительными, живыми и колоритными выражениями на идише, которые Фрейд навсегда запомнил.

Немецкий, чешский, древнееврейский, идиш и даже латынь - все эти первые языки, приходящие и уходящие, подобные звуку ткацкого челнока, звучали в ушах маленького Фрейда и "ткали" каждый свое полотно картин, несли свою специфическую культурную, эмоциональную и логическую нагрузку, подготавливая и утончая слух, который станет впоследствии превосходным психоаналитическим чувством и сможет превратиться, развившись еще более, в "музыкальный слух к познанию", по выражению Анри Мишо. Лучше всего, по нашему мнению, эту первую очарованность словами маленького Фрейда охарактеризовал своей точной и остроумной фразой Жак Лакан: "Кто знает те волшебные слова, ставшие зерном, из которого возникла в его душе страна Каббалы"?!

Феи языка, склонившиеся над колыбелью Фрейда, сменили ли они фею "биологическую"? Фрейд родился с обильными волосами на голове, его рождение сопровождалось отделением материнских вод, что, как полагают, предвещает счастливую, необычную судьбу. На матовый цвет лица и темную шевелюру он обращает внимание в "Толковании сновидений": "Я родился с таким количеством спутанных черных волос, что показался моей молодой матери похожим на маленького мавра" (в другом переводе "на маленького негритенка"). Что же, это было рождение семитского героя нашего времени? "Молодая мать", Амалия Фрейд, во всяком случае, не нуждалась в предсказаниях старой гадалки, чтобы утвердиться в том, что ее Сигизмунд станет великим человеком. "Любящая мать", одаренная "жизнерадостным характером", а вот еще несколько положительных черт, отмеченных Джонсом: "Миловидная и стройная в молодости, она сохранила до конца своих дней веселость, живость и тонкий ум". Она кормила своего маленького любимца грудью, называла и будет называть всю жизнь "mein goldener Sigi" - "Сиги, мое сокровище". Она долго, очень долго, поскольку дожила до девяносто пяти лет, будет верным и скромным источником нежности, к которому Фрейд, после сражений с невзгодами, будет обращаться, чтобы вновь обрести силу для борьбы с опасностями и свой стиль "конкистадора". Самое главное, что привнесла мать в его жизнь, он отмечает в работе "Воспоминания детства в "Поэзии и Правде" Гете: "Когда бесспорно являешься любимым ребенком своей матери, на всю жизнь сохраняешь победное чувство и уверенность в успехе, которые в большинстве случаев действительно влекут его за собой". Однако имя Сигизмунд, данное ему при рождении и сокращенное матерью до "Сиги", не нравится Фрейду, и он в 1877-1878 годах остановит свой выбор на имени Зигмунд. Им, как было сказано выше, отец назвал его в своей записи на странице семейной библии.