Фрэнки, Персик и я - [39]

— Пока точно не знаю, но узнаю, когда найду это, — пробормотала я.

А потом я почти пропустила его, потому что слишком спешила. Но что-то заставило меня замедлить шаг перед этой дверью. Задержав дыхание, я медленно переступила порог, разглядывая обстановку странно знакомой комнаты с обоями винного цвета и выпуклым рисунком и старинной резной мебелью.

— В чем дело, наконец? — спросила Фрэнки из-за моей спины.

Я была почти уверена, что нашла то, что искала, но сделала несколько шагов, чтобы прочесть надпись на металлической пластинке на стене.

— «Бальный зал, около 1850, — прочитала я вслух. — Эта роскошная комната воспроизводит обстановку дома Джозефа в Сахарной бухте с помощью подлинных старинных предметов, взятых из этого дома».

— Я услышала только: «Бальный зал, мура, мура, мура...» — пожала плечами Фрэнки. — Может, переведешь?

— Это комната из того самого дома, где мы только что были! — Мое волнение еще больше подчеркивало полное безразличие Фрэнки.

Это была та самая огромная комната, в которой я уже побывала, когда впервые залезла в дом Джозефа. Но вместо пустого пыльного пространства, гирлянды маргариток и разноцветных искр здесь были красивые бархатные диваны, великолепное пианино, картины на стенах и высокие канделябры на камине.

— Смотри! — прошептала я, поспешно подходя к камину и рассматривая желто-зеленые с цветочным орнаментом изразцы.

— Куда прикажешь смотреть? Что я вообще должна здесь увидеть?

— Плитки! Вон там одна с отколотым углом! У меня есть этот осколок, он лежит на столе в садовом домике, рядом с ракушками! — задыхаясь от волнения, проговорила я, не обращая внимания на безразличный вид Фрэнки.

Бедная Фрэнки! Она и музеи сочетались друг с другом, как мясной фарш и бисквит. По дороге сюда мы проходили мимо кафе «Лишайник», и мне нужно было оставить ее там, заказав ей пару пирожных и журнал «Космополитен», а самой пойти в музей.

— О господи, Фрэнки! Посмотри сюда! — Внезапно у меня по спине пробежали мурашки, когда я увидела фамильный портрет, висевший над камином. — Ведь это они). В этой комнате!

— «Семейство Грейнджеров, 1840», — прочитала Фрэнки надпись на металлической пластинке рядом с портретом. — Здорово! Послушай, там в коридоре я видела стул. У меня жутко устали ноги от всей этой беготни. Я тебя там подожду. Ладно?

Я, кажется, что-то ответила ей, но была слишком взволнованна, потому что увидела семейный портрет, на котором художник изобразил сурового вида викторианскую чету, расположившуюся на диване. Позади них послушно стояла хорошенькая темноволосая девочка. Это, должно быть, была их дочь Элиза, которой в это время было около десяти. А на заднем плане, держа в руках поднос, стоял мальчик примерно того же возраста в красном бархатном камзоле с медными пуговицами — Джозеф...

Я смотрела на их юные лица (одно темно-, другое светлокожее) и старалась представить себе чувства, которые их связывали. Мальчик Джозеф стоял вытянувшись и замерев, но художник придал его темно-карим глазам яркость и жизнерадостность. Таким же было и серьезное личико Элизы: губы упрямо сжаты, а глаза светились смехом и счастьем.

— Прекрасная картина, не правда ли?

Голос принадлежал женщине в темно-синем блейзере. Заметив на ее лацкане значок хранителя музея, я сначала испугалась, подумав, что Фрэнки оказалась права и нас сейчас с позором выставят вон. Или, может быть, она слышала, как я говорила о плитке, и хочет потребовать, чтобы я вернула ее в музей?

— Тебе знаком этот дом? — спросила она, как будто не замечая моего растерянного вида.

— Дд-да. — Я нервно кивнула.

— Музею очень повезло, что мисс Грейнджер передала ему в дар обстановку этой комнаты, когда собралась из него выезжать. Все остальное было продано. Вандалы украли или разгромили то немногое, что осталось в доме, и это невосполнимая потеря!

— Мисс Грейнджер... Та девочка на картине — Элиза? — спросила я, когда испуг сменился любопытством, после того как я поняла, что хранительница музея не слышала ни слова из того, что я говорила Фрэнки, или решила не придавать этому значения.

— Элиза? Да, это она. — Женщина просияла от радости, совсем как моя старая учительница математики, когда мне удалось решить задачку с процентами, не думая над ней целый час, как обычно.

— Но почему она покинула этот дом?

— Дело в том, что, когда она была молода, ее отец проиграл почти все состояние, и им стало не на что жить и поддерживать дом. Но Элизе — мисс Грейнджер — каким-то образом удавалось это делать многие годы, пока, наконец, ее возможности не иссякли. Она уехала отсюда в 1900 году в уже довольно преклонном возрасте — ей было около семидесяти, думаю так.

— А что с ней случилось потом?

— Она переехала в маленький коттедж в городе. Должно быть, ей очень горько было видеть, как ее прежний дом постепенно ветшает и разрушается.

Ну вот, теперь я знаю судьбу Элизы.

А как насчет ее темнокожего возлюбленного?

— А что случилось с мальчиком-слугой — Джозефом? — неуверенно спросила я.

Хранительница музея, казалось, была поражена моими знаниями истории этого семейства. Я почти ждала, что она выдаст мне аттестат, или даст золотую звезду, или, по крайней мере, заключит меня в объятия. На самом деле, все, что мне хотелось знать, — это были ли Элиза и Джозеф так же близки в последующей жизни, как тогда, когда они были детьми и нацарапали свои имена на подоконнике в комнате Элизы как раз через год после создания этого портрета.