Фрау Шрам - [19]

Проснувшись окончательно и беспокоясь, не озвучил ли я мое жертвоприношение (еще не уверен в его свершении), из-за чего кто-то из попутчиков мог проникнуть в тайну сна, проверяю рукой под одеялом. Конечно же, да. Свершилось… А трусы запасные я не взял. Но даже если бы и взял, вставать сейчас, доставать сумку, идти через весь вагон в туалет, скрывая истинную причину пробуждения, а там, в туалете, полная антисанитария и так качает попробуй на одной ноге удержись. Нет, не хочу…

Внизу мальчик, отгороженный от сквозившего окна отцовским пиджаком, что-то бельмекал во сне и чмокал губами.

На полу, как две причаленные баржи, покачивались растоптанные ботинки широколапого чеченца. Сам их обладатель спал на спине с широко открытым ртом, что придавало его хищно-птичьему профилю крайне удивленное выражение.

За окном, отражаясь в зеркале на двери, темной воющей стрелой пролетал встречный поезд из далекого арифметического детства, напоминая о так и не решенной когда-то задачке.

Голубоватая вспышка света выменяла на мгновение у сонно пошатывающегося прямоугольника зеркала край багажной полки, полукруг колеса, спицы, педаль и часть цепи.

С требовательностью будильника, заведенного на шесть утра, зазвонила в стакане чайная ложечка.

Затем поезд остановился на какой-то тусклой станции, и какие-то фиктивные голоса, весом с комариное «зу-зу», эффективно простучали нас молотками, слили воду, после чего мы опять тронулись из тусклого света в темноту.

Поезд быстро укачал меня, и я опять уснул.

Спал я не раздеваясь, поэтому, как только проснулся, первым моим желанием было проверить, не сломал ли я случайно очки. Проснувшись убежденным, что очки сломались, я с облегчением вздохнул, когда вспомнил, что забыл их взять с собой. Не знаю почему, но неповрежденность этих черепаховых очков показалось мне очень важной и в значительной мере символичной: ведь я же еще ночью от невидимого творца лабиринта откупился жертвоприношением.

Изменилось к лучшему мое настроение, хотя после таких снов вместо чувства освобождения меня мучают головные боли.

Всю первую половину дня провалялся на верхней полке. Спал. Читал. Смотрел подолгу на реденькие бледно-зеленые леса и лесопосадки, безымянные долины, на самое прекрасное из того, что только может пожелать себе пассажир в узеньком формате верхней части окна — бело-голубое небо над черными рыхлыми пашнями, такое чистое и высокое, далекое от всего, и влажная радуга, недобирающая пару цветов спектра.

Через некоторое время глаза мои устают от бесконечного мелькания столбов, бросающих в пыльное окно одно и то же вертикальное: «Я есмь… есмь… есмь».

Переворачиваюсь на спину, беру детектив Сименона и, сам того не желая, начинаю прислушиваться к разговору своих попутчиков, начатому с растущего турецкого влияния на Кавказе.

— …потому что мы, когда к нам деньги приходят, — чеченец откашлялся, — калашников покупаем и четыре рожка, а вы дома себе строите. Ковры-хрусталь везете. Если землю свою защитить не можете, зачем вам золото? Коровы, рабы? Турки вам не помогут. Смотри, брат, у нас такой вот шкет — чеченец показал на сумгаитского мальца, пальцами тянущего розовую жвачку и после подбирающего ее ртом, как спагетину, — за минуту автомат и разберет, и соберет. У меня брата сын, — он показал рукой рост племянника, — с собакой двоих рабов пасет.

— А Сальянские казармы?.. — осторожно заметил торговец. — Мы разве русским тогда себя не показали?

Чеченец отмахнулся от героических казарм.

— Их гнуть надо — и днем и ночью, а вы им деньги платите за боевые вылеты.

Я слез вниз покурить. Мне не хотелось присутствовать при этом споре.

В коридоре пахло углем. Кроме чубатого проводника, медленно идущего мне на-встречу, и старика, дремлющего на откидном стульчике, ни души. Хорошее время, напоминает «тихий час»…

Я уступил дорогу проводнику, он нес в соседнее купе чай в стаканах с подстаканниками и недовольно посматривал на обмотанные вокруг металлических прутьев занавески. Постояв у окна, я двинулся в сторону туалета, благословляя случайное затишье и надеясь на одиночество в тамбуре, но через некоторое время ко мне присоединился чеченец.

— Из Москвы? — поинтересовался он, доставая сигареты. (Со мной чеченец говорил другим тоном и почти без акцента, не так как с сумгаитцем, — видимо, он не смог определить, к какому сословию я принадлежу.)

— Да. Еду вот в Баку. Отдыхать. К родным… — я закурил по новой: уходить сразу было неудобно.

— Нашел место, куда кости кинуть, — сказал он со средневековым простодушием. — Когда я простужен, у моих сигарет другой вкус…

— Я когда простужен, вообще не курю. А вы куда? — я решил, что с такими, как он, надо быть исключительно «на вы», этот прием всегда обеспечивает дистанцию, и спрашивать надо самые-самые элементарные вещи, просто для поддержания разговора.

Он сказал, что сопровождал брата, тот ездил в Москву решать «большой вопрос» — чеченской нефти. Посмотрел, произвело ли это впечатление на меня. Я всем видом показал — нет. Только учтиво закивал. Тогда он продолжил:

— Мы ее все равно гоним, но она растекается по России. Генерал не знает, кто ему сколько бабок должен.