Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871 - [152]

Однако подобные суждения едва ли могли претендовать на понимание и поддержку меньшинством правительства, пусть даже если оно и вело страну к победе. Когда после падения Орлеана стало ясно, что Гамбетта, при всей своей энергичности и при всем своем бесстрашии, так и не смог избежать поражения, число оппозиционеров делегации возросло. Атаки прессы множились, местные власти проявляли все большее упрямство, порядок призыва в армию ужесточился, что, впрочем, способствовало лишь росту числа дезертиров. Гамбетта никак не хотел поверить в то, что Франция не разделяет ни его воззрений, ни чаяний, ни его политическое кредо и что препятствия, с которыми ему пришлось столкнуться, возникли не на пустом месте и не по заурядной причине неприязни к нему малочисленной политической клики, а потому, что для этого имелись куда более серьезные основания. В начале нового, 1871 года он высказал все накипевшее в душе в пространном письме Жюлю Фавру:

«Вся страна осознает необходимость и желает войны до победного конца – войны, не знающей милосердия, пусть и после падения Парижа, если эта ужасная участь не обойдет нас. Даже простолюдинам ясно, что, если война превратилась в войну на уничтожение, втайне подготавливаемую Пруссией в течение тридцати минувших лет, мы обязаны ради сохранения чести Франции и ради нашей собственной безопасности в будущем покончить с этой одиозной державой… Именно потому, что враги республики боятся, что она послужит гарантом освобождения нашей страны, они в своем злорадстве всеми средствами пытаются, воспользовавшись безграничной свободой, подавить, исказить и скомпрометировать принимаемые правительством военные меры…

По существу, Франция все более склоняется к республиканскому режиму. Масса людей, даже в сельской местности, под давлением разворачивающихся событий понимает, что именно республиканцы… и есть истинные патриоты, истинные защитники страны, прав человека и гражданина… Мы продолжим борьбу на истребление, мы гарантируем, что во Франции не останется ни одного человека или ассамблеи, которые придерживались бы принципа победы с опорой на силу, и, таким образом, одержим победу ненасильственными средствами».

Сопутствуй Гамбетте успех, он оправдал бы его, как успех оправдал негибкость Джорджа Вашингтона, Дантона, Троцкого или, если уж избрать куда более близкую аналогию, Шарля де Голля. Но поражение относит его к категории личностей вроде Гитлера, Наполеона I или короля Швеции Карла XII, беззастенчиво жертвовавших жизнью людей и озлобивших потомков погоней за несбыточными идеалами, не разделяемыми большинством их соратников. В какой момент благородство становится непростительной гордыней? Разве не долг государственного деятеля представлять стремление соотечественников к безопасности, убеждать, но не принуждать их приносить жертвы, благом от которых, если таковое вообще реально, воспользуются лишь грядущие поколения? Невозможно дать ответ на эти вопросы, встававшие и перед Вашингтоном, и перед Джефферсоном, и перед Черчиллем, и перед Гитлером, и перед Гамбеттой и де Голлем. Оценку исторических явлений нельзя представить изолированно, ибо даже самое благое и верное в контексте отвлеченной морали решение способно возыметь катастрофические последствия для страны. Политика как в военное, так и в мирное время есть искусство возможного, и великий государственный деятель, как и великий полководец, усматривает или же сам создает возможности, незаметные глазу других, и с непостижимой остротой обнаруживает и уязвимые места противника, и скрытые источники силы своих народов. Он не действующий вразрез со здравым смыслом герой, который, движимый лишь абстракциями, бросает вызов судьбе, не взвешивая за и против и увлекая за собой целые народы в бездну собственной трагедии.

И все-таки, могла ли быть решена стоявшая перед Гамбеттой задача? Немцы, разумеется, не столь остро ощущали безнадежность борьбы французов в сравнении с огромным напряжением, обусловленным истощением их собственных и без того порядком исчерпавшихся ресурсов, и продержись Мец еще несколько недель, трудно предвидеть, чем бы обернулось это напряжение. Введение в бой 1-й и 2-й армий избавило Мольтке от серьезной дилеммы, и даже этих сил едва хватило на решение массы задач, вставших перед ними вследствие усиливавшегося отпора французов. Для противостояния Луарской армии потребовалась вся 2-я армия в полном составе. И всего три корпуса 1-й армии Мантейфеля обеспечивали нейтрализацию крепостей, все еще перерезавших линии коммуникаций немцев, оборону уязвимого промежутка между Фридрихом Карлом (2-я армия) на Луаре и Вердером (14-й корпус) в верхнем течении Соны, а также разгром сосредоточенных на севере и северо-западе французских войск, представлявших угрозу тылу Маасской армии. Кроме перечисленных активных операций сохранялась необходимость и в операциях скорее пассивного характера: охране растянувшихся армейских коммуникаций в связи с участившимися атаками на них «вольных стрелков», что представлялось возможным лишь с привлечением формирований ландвера из Германии. О царившей в Версале напряженности, вызванной усложнившейся обстановкой, автор уже упоминал на страницах данной книги.