Франко. Краткая биография - [116]

Поначалу эффект от воплощения плана стабилизации оказался сокрушительным для трудящихся. Девальвация песеты и значительное сокращение государственных расходов как следствие повлекли за собой замораживание заработной платы, рост безработицы, нехватку основных товаров широкого потребления и вынужденное закрытие мелких предприятий. В апреле 1959 года Франко вновь обрел утраченную было веру в себя во время официального открытия Долины павших — где он хотел быть похороненным сам, «когда придет время», — совпавшего с празднованием двадцатой годовщины окончания гражданской войны. Тысячи рабочих были доставлены на автобусах, чтобы они могли присоединиться к руководящим политикам, военным и церковникам на массовой церемонии в базилике. Франко облачился в форму генерал-губернатора, а на донье Кармен была черная мантилья с высоким гребешком. Они направились к особым тронам под королевским балдахином рядом с главным алтарем — тем самым тронам, которые Франко так не хотел разделять с монархом. Раньше это было исключительной прерогативой королей, даже Альфонс XIII пользовался ею в чрезвычайно редких случаях. Сей вызывающий жест, по словам американского дипломата Болака, вызвал заметное раздражение у представителей аристократии, слышались «недовольные перешептывания и судорожные вздохи разочарования». Напомнив о победе в гражданской войне, вызвавшей глубокий раскол в обществе, визгливый Франко в издевательском тоне говорил о побежденных, которым пришлось «глотать пыль поражения», превозносил героизм «наших павших». Его не слишком деликатное решение выкопать останки сотен националистов для перезахоронения в Долине павших не нашло сочувственного понимания у безутешных семей погибших.

Поскольку воспоминания о победной войне пошли на убыль, так же, впрочем, как и поддержка папы римского, Франко ухватился за визит президента Эйзенхауэра, чтобы придать видимость легитимности своей власти. 21 декабря 1959 года президент прибыл в Испанию для обсуждения практических деталей организации американских военных баз. Явное недовольство Эйзенхауэра многократными проявлениями назойливого униженного восторга поутихло, когда выяснилось, что он и Франко являются заядлыми охотниками на птиц. Позднее президент признал, что в этом отношении каудильо был «непревзойденным мастером». Перед отлетом в Соединенные Штаты Эйзенхауэр сердечно обнял Франко. Визит президента вызвал у каудильо приступ маниакального проамериканизма, который, как сухо заметила его сестра, наверняка заставил Гитлера и Муссолини перевернуться в могилах. Сам Эйзенхауэр был приятно удивлен «скромными манерами» Франко и тем, что в «его поведении и обращении не было признаков, которые незнакомого посетителя могли бы навести на мысль, что он находится в присутствии диктатора». В результате президент сделал вывод, что каудильо вполне мог бы победить на свободных выборах, если бы решил провести их. (Несмотря на уверенность Франко, что народ его любит, он не имел ни малейшего желания подвергнуть эту мысль проверке.) Трепетное восхищение Франко американцами скоро резко пошло на убыль. В своем выступлении в конце года он обрушился с яростными нападками на франкмасонство и демократию в том виде, как она практиковалась в Соединенных Штатах и Западной Европе, сопровождаемыми хвастливыми заявлениями о неуязвимости его режима. Тем не менее каудильо никогда еще не выглядел столь слабым физически. В прессе замалчивалась эта информация, но упорные слухи об ухудшении здоровья Франко ничто не могло сдержать.

Несмотря на недомогание, каудильо продолжал возглавлять все более бурные заседания кабинета (или «скорбные пятницы», как называл их Наварро Рубио), на которых Алонсо Вега разорялся по поводу активных выступлений трудящихся, а Арресе ругался с Наварро. И когда последний в запале пригрозил подать в отставку, если Франко его не поддержит, каудильо— который никогда не ставил личную преданность выше политической выгоды — радостно принял ее 17 марта 1960 года. Спустя два месяца генералиссимус, не раздумывая, принес в жертву еще одного протеже на алтарь собственного выживания. Как-то майским воскресеньем в Каталонии Луис Галинсога, директор влиятельной каталонской газеты «Вангуардиа» с 1939 года, вскочил со своего места в церкви и яростно обрушился на священника, который воспользовался новым регламентом, принятым правительством, и стал читать проповедь на каталанском языке. Когда стало известно, что в пылу разгоревшегося спора разволновавшийся директор заявил, что «каталонцы — просто говнюки», обиженные читатели объявили газете бойкот. Поскольку публичная обида на вспышку Галинсоги переросла затем в нападки на сам режим, Франко без колебаний выставил на улицу именно опешившего директора, который не без оснований полагал, что он был «голосом своего хозяина». Последовавший затем личный приезд каудильо не смог успокоить каталонцев.

Галинсога оказался не единственным, кто не уловил новые веяния, носившиеся в воздухе. Многие структуры режима с трудом адаптировались к все более широкому жизненному спектру — от репрессивной политической идеологии до социальных изменений, связанных с экономической модернизацией. Появление в Испании «Сеат-600», маленького семейного автомобиля, холодильников, стиральных машин и, что самое важное, телевизоров меняло жизнь людей. С расцветом туризма на побережьях Коста-Бравы, Мальорки и Торремолиноса времена, когда приходилось спускаться к воде в одежде под бдительным оком Гражданской гвардии, не допускавшей «непристойной обнаженности», быстро уходили в прошлое. Молодые парни носились на ревущих мотоциклах, а на пляжах можно было увидеть девушек в бикини. (При всем этом, как писал Джон Хупер, еще в 1959 году «по правилам христианского приличия» испанские епископы считали недопустимым, чтобы влюбленные парочки разгуливали по улицам под ручку.)