Франко - [50]

Как заработок верный, —

Я ж не люблю ее

Из-за любви чрезмерной!

Так заклеймил Иван Франко лицемерие и корыстолюбие мнимых украинских «патриотов».

Нашумела и другая статья Франко — об Адаме Мицкевиче, — опубликованная в то же время в прогрессивной венской газете «Время».

В конце девяностых годов, накануне столетнего юбилея со дня рождения великого польского поэта Адама Мицкевича, польские буржуазные националисты пытались поднять на щит его отдельные и временные заблуждения в духе идей «польского мессианизма». А поэму Мицкевича «Конрад Валленрод», где развенчивается герой-одиночка, оторвавшийся от народа и ставший на путь предательства, польские шовинисты намеренно фальсифицировали, поднимая «валленродизм» как своеобразный «метод» защиты национальных интересов путем лжи и измены.

Франко в своей статье обрушился на эти «теории» польских националистов. Однако в пылу полемики он допустил неправильные обобщающие формулировки, которые тотчас же были истолкованы реакционной польской печатью как выпад против всей польской нации и поношение польского национального гения — Адама Мицкевича.

Разумеется, это было передержкой. Мицкевича Франко, как и все выдающиеся украинские поэты — Шевченко, Шашкевич, Федькович, Леся Украинка, — не только высоко ценил, но и считал своим учителем. Франко в специальной статье анализировал большое и благотворное влияние великого польского поэта на украинскую литературу и при этом указывал:

«По моему мнению, влияние Мицкевича в украинской литературе сейчас не только нельзя признать завершенным, но, напротив, по мере более сильного и широкого развития этой литературы вполне разовьются здоровые семена, посеянные гением польского поэта в ряде поколений украинского народа».

Тем большей ложью было обвинение Франко в «нелюбви» ко всему польскому народу и его национальной культуре. Отвечая клеветникам, Франко заявлял:

«Самоотверженные польские патриоты называют меня врагом поляков. Что отвечать мне на это обвинение? Сослаться ли на свидетельство тех поляков и полек, которых я люблю, которых высоко ценю и к которым питаю самое глубокое уважение?

Нет, пойду более прямым путем и скажу откровенно: да, не люблю чересчур самоотверженных патриотов, у которых уста всегда полны Польшей, а сердце холодно к бедствиям польского крестьянина и батрака.

Скептически анализируя свой собственный украинский патриотизм, прилагаю ту же самую мерку и к патриотизму патентованных польских патриотов: не могут они мне нравиться. И я не удивляюсь, что они платят мне той же монетой да еще с хорошим процентом!»

У каждого народа симпатии Франко привлекают трудящиеся массы и те политические и культурные деятели, которые служат интересам этих масс. «Говорят обо мне, — пишет Франко, — что я ненавижу польскую шляхту. Если к польской шляхте причислить Ожешко и Конопницкую, Пруса и Ленартовича, Остою и Карловича, — так это мнение обо мне окажется совершенно неверным, потому что эту подлинную польскую шляхту, этот благородный цвет польского народа я ценю и люблю, как люблю всех благородных людей собственного и каждого другого народа».

Однако польская буржуазная пресса своими воплями и клеветой добилась того, что ряд польских деятелей и представителей студенческой молодежи выступили против Франко. Он вынужден был уйти из редакции польской газеты «Львовский курьер», в которой проработал десять лет без перерыва.

Дочь Франко, Анна Ивановна (по мужу Ключко), рассказывает, что однажды на писателя было даже организовано покушение:

— Один отъезд в деревню для меня особенно памятен… Мы все вышли из дому, вынесли вещи и уложили в фаэтон, уже ожидавший нас. Но отец был как-то неспокоен и осматривался по сторонам, приподнявшись на сиденье. Как вдруг из-за угла выскочил какой-то человек и выстрелил в отца, но, к счастью, не попал. Отец побледнел, но начал нас успокаивать, чтобы не пугались и что это будто бы не в него стреляли. Позднее я узнала и поняла из разговоров, что это был один поляк, который хотел отомстить отцу за то, что он назвал в своей статье Мицкевича певцом измены. Это было в 1897 году…

•

Писатель очень тяжело переживал эту травлю. А к тому же еще добавилась и тяжелая болезнь: Франко стал плохо видеть, с трудом читал и писал…

В грустном настроении написал он два новых сборника своих стихов — «Увядшие листья» (1896 г.) и «Мой Измарагд»[19] (1898 г.).

Грустью овеяны здесь многие строки, о которых сам Франко скажет в предисловии ко второму из названных сборников:

«В последнее время тяжелая болезнь, сделавшая меня Неспособным к другой работе, дала мне возможность написать большую часть того, что здесь напечатано. Значительная часть помещенных здесь стихотворений это подлинные «Schmerzenskinder» («дети тоски»). Я писал их в темной комнате, с зажмуренными больными глазами. Возможно, это мое физическое и душевное состояние отразилось и на физиономии этой книги».

И вместе с тем поэт не поддавался минутным настроениям. В своей поэзии он по-прежнему был верен идее и чувству долга.

И ему было горько, что даже некоторые друзья не поняли его «Увядших листьев», увидели в них пессимизм и «декадентство». Они попросту пропустили без всякого внимания, что эту книгу Франко снабдил предисловием, в котором разъяснял идейный смысл созданного им художественного образа отчаявшегося неудачника, кончающего жизнь самоубийством. Франко здесь писал: