Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - [294]
К отчаянию Розенмана, президент не переставал импровизировать; однажды почти лишился голоса и на всем протяжении речи постоянно сбивался в акцентах, как если бы разум его не поспевал за голосом. Но в заключение этот слабеющий голос взвился до ноток отчаянной решимости:
— Конференция в Крыму будет, надеюсь, поворотным пунктом в нашей истории и, следовательно, истории всего мира. Вскоре сенату и американскому народу будет представлено важное решение, которое определит судьбу Соединенных Штатов, мира, будущих поколений...
Ни один план не совершенен. Все, что предстоит принять в Сан-Франциско, несомненно, не раз подвергнется коррекции в будущем, как наша конституция...
Двадцать пять лет назад сражавшиеся на фронтах американцы ждали от государственных деятелей завершения работы над строительством мира, за который они сражались и страдали. Тогда мы не оправдали их ожиданий — не оправдали. Мы не можем снова обмануть их надежды и ждать, что мир снова образуется сам собой.
Крымская конференция... призвана обозначить конец системы односторонних действий, обособленных альянсов, сфер влияния, балансов сил и всех прочих средств, которые использовались веками, но оказывались непригодными.
Мы предлагаем заменить все это универсальной организацией, в которой получат шанс объединиться все миролюбивые страны...
Победа — и конец силовой политики. Это было время надежд. Союзные войска сходились на Рейне. Кельн стал объектом прямого наступления. На юге американские войска продвигались к Триру. Рушилась вся оборона немцев к западу от Рейна. На Восточном фронте Красная армия форсировала Одер чуть ли не в 50 милях от Берлина. Другие ее войска повернули на север, к балтийскому побережью, — блокировать Данциг.
Вскоре установится мир, но можно ли его обеспечить? Соберется — 25 апреля — конференция в Сан-Франциско и примет хартию Объединенных Наций. Президент сформировал для конференции двухпартийную делегацию, представляющую США; возглавляли ее Ванденберг и Стассен. Сам он готовится, так он сказал репортерам, съездить туда в качестве хозяина — просто поздороваться. Отклик в стране на конференцию в Ялте в целом можно считать благоприятным, хотя сенатор Уилер назвал ее «великой победой Сталина и русского империализма», а старая изоляционистская пресса обвинила президента в предательстве Атлантической хартии. Кэнтрил сообщил, что конференция укрепила надежды на долговременный мир и американцев воодушевляло сотрудничество «Большой тройки» и защита администрацией интересов страны за рубежом. Принимались даже договоренности по Польше. Кэнтрил констатировал, что преобладает неосведомленность общественности относительно реальных решений в Ялте, а кто наиболее информирован, тот выражает и наибольшее удовлетворение ими.
Затем, всего лишь в течение месяца, Рузвельт проявлял пассивность и даже беспомощность — все пришло в расстройство.
Снова источником споров стала Польша, как в 1939 году и даже раньше. Три лидера договорились в Ялте, что Молотов, Гарриман и Керр составят в Москве комиссию по контролю за реорганизацией и расширением состава временного польского правительства. Комиссии надлежало решать важные вопросы, такие, как первоначальные рекомендации полякам; должны ли люблинские (теперь уже варшавские) поляки составлять ядро нового правительства, в то время как другие элементы образуют лишь символическое представительство, либо временное правительство реорганизуется кардинальным образом — в коалиционный, антифашистский режим на широкой политической основе. От решения этого вопроса зависит, будет ли Москва контролировать Польшу.
Черчилль знал, какую позицию займут русские, если он станет оказывать на них давление. Сталин напомнит ему, что Москва воздержалась от вмешательства в Греции, почему же англичане должны вмешиваться в дела Восточной Европы? Поэтому Черчиллю, стало быть, предстояло поставить вопрос в более широком плане, и он нуждался для этого в поддержке Рузвельта. Однако президент вначале вяло реагировал на разработку британских формул защиты некоммунистических элементов в Польше. Черчилль чувствовал, что ему не удается заинтересовать Рузвельта. Время уходит, с каждым днем Кремль и варшавские поляки закрепляются в стране. Черчилль 13 марта телеграфировал Рузвельту: «...Польша потеряла свои границы. Утратит ли она теперь свободу? „...· Не хотел бы, чтобы между правительствами Великобритании и Соединенных Штатов возникали расхождения на этот счет, но считаю необходимым внести ясность: мы стоим перед величайшим провалом и крахом решения, достигнутого в Ялте...“
Позиция Сталина в отношении Польши была настолько жесткой, что обозреватели в Вашингтоне и Лондоне относили ее на счет сильного давления на него политбюро. Но маршал просто твердо держался своей линии. Он соглашался в Ялте на формулу относительно Польши потому, что Черчилль и Рузвельт постоянно ссылались на общественное мнение, вот он и стремился помочь им умиротворить общественное мнение ялтинской формулой. Общественное мнение Запада не удовлетворится этой формулой — так его следует перевоспитать. Ради освобождения Польши пролито немало крови советских солдат. Неужели Черчилль и Рузвельт реально верят, что он позволит править в Варшаве правительству с преобладанием буржуазных элементов, что создаст угрозу тылу Красной армии сегодня и границам СССР завтра?
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.