Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - [287]

Для первоочередной цели Рузвельта в Ялте такое начало не предвещало ничего хорошего. Что еще хуже, советские лидеры продолжали требовать 16 мест для своих представителей в ассамблее организации. Когда на третьем пленарном заседании Стеттиниус представил подробные американские предложения по новой организации, Сталин отнесся к ним крайне подозрительно. Изводил Черчилля предостережениями о том, что Египет может потребовать на ассамблее возвращения Суэцкого канала. Делал предположения, что англичане и американцы сговариваются против него. Говорил, что его коллеги в Москве не могут забыть, как по наущению Франции и Англии Лига Наций во время советско-финской войны исключила из организации СССР, изолировала Москву и организовала против нее пропагандистскую кампанию. Рузвельт терпеливо выслушивал все это, вмешиваясь лишь для того, чтобы настаивать, что единство «Большой тройки» — краеугольный камень международного устройства.

На следующий день Молотов внезапно изменил позицию и объявил о принятии предложений Рузвельта по голосованию. В тот же миг упомянул о выдвинутом в Думбартон-Оукс требовании о предоставлении советским республикам 16 мест. Теперь он сказал, что удовлетворится предоставлением трех или двух мест для Украины, Белоруссии и Литвы. Эти республики понесли наибольшие жертвы в войне.

Даже выразив удовлетворение этой переменой позиции, Рузвельт отдавал себе отчет в дилемме, которая перед ним встала. «Это не очень хорошо!» — написал он на обрывке бумаги Стеттиниусу. Он приехал в Ялту, чтобы отвергнуть требование о 16 местах, принятие которого оскорбило бы на родине как идеалистов, так и циников. Теперь русские сократили свое требование до двух мест и приняли его план по процедуре голосования в международной организации. Наступил момент для жеста с его стороны, но он еще опасался принятия предложения о двух дополнительных голосах для Советов. Некоторое время президент продолжал говорить, чтобы отсрочить решающий момент, пока Гопкинс не заметил, что Сталин проявляет нетерпение — или раздражение? — в связи с неготовностью Рузвельта сделать ответный шаг.

В последующие двадцать четыре часа Рузвельт испытывал огромное давление извне — и, возможно, изнутри — в пользу принятия предложения о двух дополнительных местах для Советов. Англичане поддерживали русских, беспокоясь о собственной империи и доминионах. Склонялся к поддержке идеи и Стеттиниус. Очевидно, что дальнейшая задержка или возражения могли бы поставить под угрозу мечту об Объединенных Нациях. Если он сделает шаг сейчас, то сможет провести в апреле очередную встречу «Большой тройки» в Соединенных Штатах. На следующем пленарном заседании он одобрил предложение о двух дополнительных местах, но только при условии, что позднее конференция Объединенных Наций сама предоставит эти места при поддержке «Большой тройки».

Уступка Рузвельта встревожила Бирнса и Лихи. Глава мобилизационного ведомства напомнил шефу, как противники Лиги Наций возражали, чтобы Лондон из-за своих доминионов располагал в ассамблее Лиги пятью голосами против одного голоса Вашингтона. Бирнс и Флинн позднее уговорили президента потребовать у англичан и русских поддержки в предоставлении Соединенным Штатам двух дополнительных голосов, если необходимо. Черчилль и Сталин согласились на такую поддержку.

Три лидера находились в состоянии глубокой удовлетворенности, когда через несколько часов после первоначального соглашения по вопросу о дополнительных местах обедали в Юсуповском дворце Сталина. Маршал произнес тост в честь Черчилля как смелого государственного деятеля, лидера страны, в одиночку противостоявшей Германии в то время, когда остальной мир падал ниц перед Гитлером. Черчилль приветствовал Сталина как лидера страны, сломившей хребет германской военной машине. Затем Сталин поднял тост за Рузвельта как руководителя, чья страна подвергалась серьезной опасности, но он руководствовался гораздо более глубоким пониманием национальных интересов, чем любой другой лидер, оказывая военную помощь. В ответ Рузвельт сказал, что воспринимает атмосферу обеда как семейную, и такими, собственно, и были отношения между тремя странами.

Сталина захватило раскованное, философичное настроение. Он много говорил — по-стариковски, как признавался сам.

— Хочу выпить за наш союз. Пусть он не утратит черты интимности и откровенности.

Союзники не должны обманывать друг друга, — продолжал Сталин. — Возможно, это звучит наивно. Опытные дипломаты могут сказать: «Почему бы мне не обмануть союзника?» Но я, как человек наивный, считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он глуп. Возможно, наш союз так прочен именно потому, что мы не обманываем друг друга, или потому, что нам обмануть друг друга не так легко...

Призрак Польши тревожил участников конференции в Ялте, даже когда они ликовали по поводу строительства нового мирового порядка. «Большая тройка» давно договорилась о том, что территория разоренной войной страны будет приращена землями, простиравшимися на несколько сот миль к западу, тем самым удовлетворив аппетиты России, наказав Германию и, возможно, приручив Польшу. Продукт циничного раздела и воодушевляющегося возрождения «реальной политики» и романтизма, Польша воспроизводила старое соперничество государей уже тем, что настраивала друг против друга и ссорила трех лидеров.