Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - [269]

«ВЫ ТОТ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НАМ НУЖЕН»

По мере того как предвыборные опросы общественного мнения указывали на то, что Рузвельт опережает соперника по популярности, Дьюи вел себя как прокурор, добивающийся вызова президента на судебное разбирательство; он все больше тяготел к антикоммунизму. В завершающие дни избирательной кампании выступил в Бостоне с обвинениями оппонента: тот выставил свою партию на аукцион за наивысшую цену ради сохранения власти в течение шестнадцати лет. Перекупщиками, обещающими наивысшую цену, он считал Комитет политического действия и компартию. Утверждал, что Рузвельт вовремя простил Эрла Браудера, чтобы обеспечить себе переизбрание на четвертый срок. Теперь коммунисты начинают контролировать «новый курс», через который собираются подчинить себе правительство Соединенных Штатов. Теперь лидеры демократов доказывали Розенману и Шервуду, что президент должен ответить на эти обвинения — ведь избиратели опасались коммунизма больше, чем нацизма и фашизма.

Рузвельт давно недолюбливал Дьюи. Теперь отношение президента к нему превратилось в «неприкрытое презрение». Доведя в Бостоне за три дня до выборов избирательную кампанию до высшего накала, он подверг обвинения Дьюи жестокому осмеянию:

— Выступая здесь, в Бостоне, республиканский кандидат говорил — простите меня за буквальное цитирование его слов, ибо это моя старая привычка, — он говорил, я цитирую, что «коммунисты начинают контролировать „новый курс“, через который собираются подчинить себе правительство Соединенных Штатов». Конец цитаты.

Тем не менее в тот же самый день тот же самый кандидат выступал в Уорсестере и говорил, что с победой республиканцев в ноябре, я цитирую, «мы сможем покончить с единоличным правительством и навсегда избавиться от угрозы монархии в Соединенных Штатах».

Так что же нам угрожает — коммунизм или монархия?

Не думаю, что и то и другое возможно в этой стране, даже если бы мы и хотели, а мы, естественно, не желаем.

Нет, мы не хотим ни коммунизма, ни монархии. Мы хотим жить по нашему основному закону, который хорошо служил нам в течение ста пятидесяти пяти лет. Если бы мы находились в банкетном зале, а не на этом бульваре, я предложил бы тост за то, чтобы мы продолжали жить в условиях конституционных гарантий следующие сто пятьдесят пять лет.

Все знают, что я с большой неохотой снова баллотировался в этом году кандидатом в президенты. Но с течением избирательной кампании, скажу вам откровенно, я стал крайне заинтересован в победе на выборах — потому сказал бы, что никогда прежде в своей жизни не имел дело с кампанией, насыщенной такими передержками, искажениями и фальсификациями. С 1928 года никогда не предпринималось столько попыток стимулировать в Америке расовую и религиозную нетерпимость.

Когда какой-нибудь политик или кандидат встает и торжественно провозглашает: существует опасность, что правительство Соединенных Штатов — ваше правительство — продастся коммунистам, то, скажу я вам, такой кандидат обнаруживает... как бы выразиться повежливее — шокирующую нехватку веры в Америку...

В начале октября умер Эл Смит. Президент напомнил ирландцам Бостона цитату из Эла Смита:

— «Когда я выступал здесь, в Бостоне, в 1928 году, то говорил о расовой и религиозной нетерпимости, которая тогда представляла собой — к сожалению, это остается в определенной степени и в наши дни — угрозу свободам Америки». Все фанатики того времени обрушились на Эла Смита...

Сегодня, — говорил президент восторженной толпе, — во время войны, наши прекрасные парни замечательно сражаются за рубежом по всему свету. Среди этих парней — Мэрфи и Келли, Смиты и Джоунсы, Коэны, Карузо, Ковальские, Шульцы, Олсены, Свободы — и прямо среди них находятся Кэботы и Лоуэллы.

В 1940 году именно в Бостоне президент провозгласил свое знаменитое обязательство перед матерями Америки — их сыновья не будут посланы на войну за рубеж. Сегодня он не отрекался от этого:

— Уверен, каждый настоящий американец, настоящий здоровый американец, выбрал бы то, что выбрало это правительство, — возможность сражаться, когда наша собственная территория стала объектом подлого нападения. Что касается меня, в подобных обстоятельствах я выбрал бы то же самое снова, снова и снова...

За день до выборов президент выступал на открытом морозном воздухе перед «соседями», проживающими на обоих берегах Гудзона. Накануне выборов он выступил с обращением к стране по радио, закончив выступление молитвой, составленной епископом из Вашингтона Ангусом Даном. В день выборов президент голосовал вместе с 40 миллионами других американцев. Подобно некоторым из них, он испытал затруднения в обращении с машиной голосования, и за занавесом кабины для избирателей доносилось легкое чертыханье.

Вечером в особняке над Гудзоном осуществлялся традиционный ритуал: стол в столовой начисто прибран, включены большой радиопередатчик и телетайпы. Вместе с президентом в столовой находился Лихи. Элеонора встречала гостей и сотрудников — Моргентау, Уотсона, Шервуда, Розенмана, Эрли, Хассета, Грейс Талли, — которые собрались в библиотеке. С самого начала президент выглядел спокойным и уверенным — сосредоточен, невозмутим, обходителен и вдумчив, как обычно, отмечал Хассет. Снова сводки показывали, что крупные восточные штаты и города выстраиваются в линию солидной поддержки президента. Вскоре после одиннадцати прибыло факельное шествие под игру дудок и дробь барабанов. Президент говорил с портика негромким голосом о проведенных после выборов ночах в минувшие годы, в то время как гости прибывали в фермерских пикапах на празднование победы демократов.